Мой век, мои друзья и подруги (Бессмертная трилогия - 2)
Шрифт:
Ему через две недели стукнет четыре года.
– Пошли, Кирка, пошли.
– Не! Боюсь.
Я начинаю сердиться:
– Так ты, значит, трус?
– Да.
У меня от негодования даже дыхание перехватывает:
– Тогда ты не мой сын. Терпеть не могу трусов.
– Ну и не моги.
Он решительно уходит, чтобы развалиться на никритинской мохнатой простыне.
– Кирилл!
Ноль внимания.
Когда я злюсь, у меня светлеют глаза. Вероятно, сейчас они совсем белые.
–
– Наш сын - трус.
– Не ерунди, пожалуйста. Он отчаянно храбрый. Кирка, иди с папой плавать.
– Не!
– Иди, иди.
– Боюсь.
– Что-о?
У мамаши чернеют глаза. У нее от злости они чернеют, а у меня, как сказано, белеют.
– Ступай к бабушке. Ступай. Варенье варить. Если ты девчонка, приказывает мамаша.
Насупив брови, наш парень не спеша уходит. До меня доносится его бурчанье:
– Вот дураки! Мне же только четыре годика.
– Кирилл!
– Ну?..
Он уже унаследовал это любимое материнское словечко.
– Что ты сказал? Повтори!
– Ничего не сказал.
– Ложись!
– Вот вечно так, всегда: то уходи, то ложись, то плавай.
– Молчать!
Он покорно сжимает губы. А в его глазенках, очень похожих на никритинские, я с ужасом читаю упрямую мысль: "Вот дураки!"
До чего же он прав, по чести говоря. Теперь, на седьмом десятке, я понял, что природа не права. Родить должны бабушки. Отцами должны быть дедушки. Тогда, вероятно, наши дети были бы намного лучше воспитаны. Бабушки и дедушки философичней, терпеливей, мягче. Да и жизненного опыта у них побольше. На собственных молодых глупостях кое-чему научилась. А то рожают горячие девчонки. В воспитателях ходят почти сопливые мальчишки, ничего не смыслящие в этом трудном деле. Какой вздор!
Впрочем... куда ни кинь - все клин.
В тот же день на коктебельском пляже неподалеку от нас в палатке, сделанной из двух простынь, лежала какая-то бабушка. Она все время кричала:
– Яшенька!.. Яшенька!.. Яшенька!..
Мы с Никритиной готовы были ее удушить.
– Яшенька, надень на голову шапочку!.. Яшенька, помочи водичкой у себя под мышечками!.. Яшенька, смотри, не промочи ноги!– это когда ее внук подходил близко к морю.
Года через три в трамвае в Москве на Большой Дмитровке я опять услышал ее голос:
– Яшенька!.. Яшенька!.. Не прыгай с трамвая на ходу!
Трамвай прочно стоял на остановке.
Услышав: "Яшенька, Яшенька! ", - я быстро обернулся. Ну конечно, это наша коктебельская беспокойная бабушка.
– Доброе здоровье, - сказал я приветливо.
– Разве вы меня знаете?
– Да. Три года тому назад мы с вами частенько лежали
Кудрявые волны грассируют у берега, как парижанки. Неподалеку от меня, поджариваясь на раскаленном песке, болтают две дамы.
– Вера Павловна, а кто в вашем вкусе: брюнеты, шатены или блондины?
– И те, и другие, и третьи, Мусенька!
Я очень люблю подслушивать пляжные разговоры. Особенно женские. Они психологичней, острей, язвительней, а порой и неприличней.
О брюнетах, шатенах и блондинах мечтают писательские жены - Вера Павловна и Муська. Так ее почему-то все называют. Даже те, которые с ней незнакомы. Вера Павловна, как говорят, "со следами былой красоты". Она крупная, длинная. Кожа у нее на сорокапятилетней жирной подкладке, в черных крашеных волосах эффектная седая прядь. Муська - маленькая, тощая. У нее пронзительные глазки, зеленые, как у злой кошки. Нос явно смертоносный. Он торчит между щек, как лезвие финского ножа.
Вера Павловна вытягивает длинные ноги, забрасывает руки за голову, потягивается и лепечет томным голосом:
– Ах, я хотела бы умереть молодой!
Муська немедленно отзывается:
– В таком случае, Вера Павловна, вы уже опоздали.
Через пятнадцать лет один небезызвестный поэт, кинув иронический взгляд на голый женский пляж, сказал со вздохом - "Тела давно минувших лет". На пляже, как и в дни нашей молодости, рядом лежали Муська и Вера Павловна. Только теперь под большими пляжными зонтами. Увы, они разговаривали не о блондинах, брюнетах и шатенах, а об инсультах, инфарктах и гипертонии.
Возвращаюсь к дням молодости.
Солнце осатанело. Это уже не солнце, а зажженная газовая конфорка.
– Папа!.. Папа!..
– Что тебе?
– Поучи меня плавать. Не хочу лежать. Поучи плавать.
– Лежи на брюхе и загорай, как дамочка.
Наш парень обиженно надувает губы:
– Не хочу, как дамочка.
– Вот как?"
– Я не дамочка. Я мужчина.
– Что-то непохоже.
– Похоже! Неправда!– бурчит он через силу.– Неправда!
А на языке у парня, конечно, вертится: "Врешь! Врешь!"
Волны подросли.
Я осведомляю свое семейство:
– Пойду поплаваю.
– Сыпь, - говорит Никритина.– Только, пожалуйста, не заплывай далеко. Волны большие.
И она поворачивается на правый бок. Для идеального прокопчения приходится беспрерывно вертеться.
Мне нравилось плавать на крепких волнах. К тому же взрослые хуже детей. Еще непослушней.
На рейде стоит какой-то плюгавый буксир. Я заплываю за него.
Никритина взволнованно спрашивает:
– Кира, где папа?