Мой волшебный фонарь
Шрифт:
Я молчала, не зная, с чего начать. То ли с Груши и Робин Гуда, то ли с отмычки. Гнев и возмущение не позволяли мне сосредоточиться.
— Ясенька, — сказала я ангельским голосом, — сядь, пожалуйста, возле меня.
Ясек сел. Я постаралась изобразить на своем лице безмятежную улыбку — так, наверно, улыбаются своим пациентам врачи-психиатры.
— Не можешь ли ты мне сказать, что такое Груша?
— Фрукт, — ответил мой брат с выражением безграничного удивления на физиономии. —
— Не что такое, а кто такой? — уточнила я. — Тебе звонила какая-то Груша.
— А-а-а! — радостно воскликнул Ясек. — Груша! Мацек Груша!
— Не знаю, может быть, и Мацек. Он сказал, чтобы ты не беспокоился, портки для Робин Гуда будут.
— А я не беспокоюсь. И не думал даже! Я знал, что он их раздобудет. Мацек что угодно из-под земли достанет.
— Не можешь ли ты мне сказать, Ясенька… — начала было я, но Ясек внезапно меня перебил:
— Чего это ты со мной, как с покойником? Вроде только у одра родственники начинают так сюсюкать. И вообще, хорошо покойничкам! Пока не помрешь, никто ведь тебя по-настоящему не оценит.
— Что ты плетешь? — возмутилась я.
— Он прав, — вставила свое слово Агата. — Про покойника всегда говорят одно хорошее, даже если раньше ругали на чем свет стоит. В особенности «безутешно скорбят» те, кто при жизни готовы были на беднягу всех собак вешать. А ты слыхала, чтобы кто-нибудь вешал собак на покойников? Я, например, не слыхала.
— Собак на покойников! Ха-ха! — загрохотал Ясек.
Я еле удерживалась, чтобы не разреветься.
— Замолчите! Агата, ты же знаешь, что я хочу серьезно поговорить с Ясеком.
— Тогда не называй его Ясенька! Он этого не выносит, и я его понимаю.
— Хорошо. Зачем тебе понадобилась отмычка? — напрямую спросила я. — И что это за шайка, в которой состоите вы с Грушей и Робин Гуд?
Ясек посмотрел на меня с сожалением.
— Робин Гуд… шайка… Сестрица, я тебя не узнаю!
— Отвечай, когда спрашивают! Кто такой Робин Гуд?
— Ты что, не знаешь? А еще собираешься на филологический! Представь, что тебе на экзамене достанется вопрос: «Английские народные баллады пятнадцатого века», а ты ни в зуб ногой? Погонят ведь в три шеи. И, что хуже всего, будут правы.
— Что это за шайка? — повторила я, пропустив мимо ушей язвительные замечания брата.
— Да так, ничего особенного. Несколько ребят из педагогической пустыни.
— Из педагогической пустыни? — удивилась я. — Не понимаю.
— Могу просветить, — с готовностью предложил Ясек. — Представь себе, что здесь школа, — он ткнул носком башмака в один конец лежащего на полу коврика, — а здесь дом, — указал он пальцем на другой его конец. — Все, что между ними, это и есть педагогическая
— Совсем сдурел, — заметила Агата, и спицы ее замерли в воздухе.
Мы обе разинув рты уставились на Ясека. Я закрыла рот раньше, чем Агата, но не могла выдавить из себя ни слова. А так как сколько-нибудь долгое молчание моей сестре не свойственно, она заговорила первая:
— А откуда тебе это известно?
— Известно… — ответил Ясек.
— Не сам же ты придумал!
— Конечно, нет! Я, даже если бы неделю думал, ни за что б не додумался, что эта штука, — он ткнул пальцем в середину коврика, — может называться педагогической пустыней.
— Тогда скажи, откуда ты узнал, — не отставала Агата.
— Все вам изволь доложить! — вскипел Ясек. — Заладила: откуда да откуда? Клаудиа сказала! Устраивает это вас?
— А Клаудиа откуда знает? — спросила я, как только ко мне снова вернулся дар речи.
— Наверно, от матери. Ее мать преподает у нас обществоведение.
— Да, Агата мне говорила, — сказала я.
— Она как раз занимается педагогическими пустынями, — продолжал Ясек. — Из нашего спортклуба она выбрала несколько человек и поручила организовать дворовые группы. Мне достались ребята из шестого подъезда… — добавил он смущенно.
— А почему же ты никогда об этом не рассказывал? — с досадой спросила я.
— Разве вам это интересно? Вас заботит одно: как бы я не проглотил косточку от чернослива, а то живот может заболеть, да чтоб полотенце вешал на крючок, а не швырял на стиральную машину. Агату еще волнует, чтобы я в школе поменьше валял дурака, а то ей, видите ли, за меня стыдно.
— Если б ты хоть словечком обмолвился насчет этих ребят, мы бы все заинтересовались, будь уверен, — сказала я. — А как нас может интересовать то, о чем мы ничего не знаем?
— Ив школе ты не говорил, — поддержала меня Агата. — Никогда, ни звука.
— Три ха-ха! — воскликнул Ясек. — Скажешь тоже — в школе! Чтоб потом меня, как высокосознательного, заставили стенгазету оформлять, да? Я эту публику знаю, им только б найти дурачка, который будет тянуть весь воз! А я козлом отпущения быть не собираюсь!
— Но дома… Дома ты же мог сказать, — не сдавалась я.
— Чтобы меня похвалили? Терпеть этого не могу! Сразу отбивают всякую охоту что-либо делать. Потому что у нас дома ужасные порядки. Во-первых, обо всем докладывается родным и знакомым. А им только скажи! По Агате видно, чем это может кончиться. Я бы от стыда сгорел, если б меня начали так превозносить. Лучше помереть!