Мой волшебный фонарь
Шрифт:
— Не волнуйся, старуха, я это сделаю! — заверил меня Ясек, будто я только в таком обещании и нуждалась.
Я молитвенно сложила руки.
— Умоляю… — простонала я. — Умоляю тебя!
— Мне чертовски неприятно, но я вынужден тебе отказать, — ответил Ясек.
Неожиданно мне в голову пришла идея — простая и, как мне показалось, гениальная. Я вспомнила про свою сберкнижку. Я куплю Ясека!
— Я тебе дам… пять кругляшек! — сказала я. — Пять, понял? Пять! — Мне хотелось, чтобы до него дошло, какая это громадная сумма.
— Пятьдесят злотых за язык? — удивился Ясек. —
— Не за язык, а за то, чтобы ты его не показывал, — уточнила я. — Две отдашь Генеку, а три останутся у тебя.
У Ясека, по-моему, даже дух перехватило. Он долго молчал, глядя на меня исподлобья.
— Как человек чести, вынужден отказаться! — наконец изрек он. — Крулик скажет, что я струсил. Нет, сестрица, спасибо. — И церемонно добавил: — Ценю твое великодушие, однако, увы… не могу воспользоваться.
— Если ты это сделаешь, ты никогда в жизни не услышишь от меня ни единого слова! Никогда, — пригрозила я. — Выбирай: либо я, либо твоя так называемая честь!
— Конечно, честь! — воскликнул Ясек. — Мне вечно вбивали в голову, что честь превыше всего! Папа, мама, дядя, учителя! Долбили, твердили, повторяли! А по-твоему, теперь, когда близится час испытаний, я должен бежать в кусты?
— Тот час, когда ты высунешь свой поганый язык, будет самым бесславным в твоей жизни! — закричала я совсем как Агата. — За двадцать злотых стать посмешищем — уж конечно, такое может себе позволить только «человек чести»!
Ясек помрачнел и задумался. Вдруг его осенило:
— Может быть, вам лучше не смотреть эту передачу?
— Непременно будем смотреть, — твердо сказала я. — Причем я и не подумаю волноваться. Я знаю, что ты не покажешь Крулику язык.
Ясек встал и посмотрел на меня с беспредельным состраданием.
— Покажу, сестрица… — сказал он со вздохом. — Не могу я подвести своих болельщиков, пойми…
Сказал, повернулся и пошел было к двери, но тут я нанесла ему удар в спину.
— Интересно, — выпалила я, — что по этому поводу скажет Клаудиа…
Видимо, удар достиг цели, потому что Ясек втянул голову в плечи.
— У нее есть чувство юмора, — неуверенно ответил он.
— У меня тоже, — напомнила я. — Но, кроме того, у меня есть чувство собственного достоинства, которое у тебя начисто отсутствует. Желаю тебе, чтобы Клаудиа в этом смысле не была на меня похожа…
Мы с Агатой решили ничего не говорить родителям. Если Ясек высунет язык, мы постараемся убедить их, что это он облизнулся от волнения.
На следующее утро мы ни о чем другом не могли думать. У Агаты нос распух еще больше, чем накануне, да и у меня кости болели сильнее обычного.
К обеду пришел дядя Томек, к счастью, один, без Лили.
— Слава тебе господи! — с облегчением вздохнула Агата. — Если б Лиля сегодня увидела нашу семейку, она бы решила, что мы все с приветом. И не видать ее тогда дяде Томеку как своих ушей!
Я слышала, как родители снаряжали Ясека. Он покорно позволил облачить себя в папину рубашку с отложным воротником и тремя пуговками, к которой мама пришила голубую школьную эмблему [4] , смиренно выслушал красноречивые
4
Польские школьники носят на рукаве нашивку с номером школы.
— Запоминай хорошенько все, что тебе говорит дядя, — требовала мама. — Если не считать эпизода с коровником, его выступление прошло очень удачно!
«Ничего удивительного, — подумала я про себя. — Небось у него в кармане не лежал договор с Генеком Круликом».
Со мной Ясек даже толком не попрощался. Сунул нос в дверь и пробормотал что-то вроде: «Ну, пока!» — да и об этом я скорее догадалась, чем услышала. А потом все перебрались ко мне в комнату, и папа включил телевизор. Мы посмотрели мультфильм, рекламную передачу про кофе «мараго», прослушали песню, получившую премию на последнем фестивале в Сопоте. Наконец наступила долгожданная минута. На экране появился спортивный комментатор Мрозик и объявил, что сейчас представит нам юных спортсменов из клуба «Варс» — лучших среди лучших, самый, можно сказать, цвет спортивной молодежи.
Самый, можно сказать, цвет спортивной молодежи сидел за столом; физиономии у лучших среди лучших были довольно-таки растерянные. Юниора Ясека Мацеевского нам можно было не представлять, мы его сразу увидели, он сидел рядом с Мрозиком и весьма глупо улыбался.
— Ах, какой он фотогеничный! — обрадовалась мама. — Правда, Ясек очень фотогеничный?
Папа удовлетворенно хмыкнул.
— Да, вполне… — сдержанно сказал он.
— Я же ему говорил, чтобы смотрел в объектив, а он куда уставился? — разволновался дядя Томек.
— И как мило улыбается, — восторгалась мама, любуясь дурацкой ухмылкой моего братца.
— Кретинский вид! — воскликнула Агата.
— Ну зачем ты так, Агатка! — укоризненно сказала мама. — Как тебе не стыдно?
Я смотрела на Ясека и представляла себе, как в соседнем доме замерли в ожидании Генек Крулик и болельщики. Но вскоре у меня у самой замерло сердце, потому что Ясек вдруг беспокойно завертелся на стуле и прикрыл рот ладонью. Нетрудно было догадаться, что он ни на минуту не забывает про свой язык и только ждет удобного случая, чтобы его высунуть. Краем глаза я заметила, что Агата закрыла лицо платком — видимо, ее нервы были на пределе.
— Он высунет… — шепнула она мне на ухо. — Вот увидишь, высунет…
— Боюсь, что ты права… — беззвучно ответила я.
Спортивный комментатор Мрозик в эту минуту беседовал с юным спринтером по имени Казимеж Вторек. Ясек положил обе руки на стол и отважно взглянул прямо в объектив. Поскольку он сидел рядом с Втореком, его было прекрасно видно. Я затаила дыхание — кажется, в самое время, потому что Ясек открыл рот, правда, едва заметно, но я-то знала, зачем он это сделал! Прошла еще минута, и между зубами показался кончик языка. Но, видимо, Ясек решил, что нужный момент еще не наступил, потому что он только легонько облизал губы.