Моя Чалдонка
Шрифт:
Сбор продолжался на вечерних притихших улицах Чалдонки.
— Вот здорово: из какой-то столярки — дворец пионеров!
— Уж не увлекайся, Володя, — не дворец, а просто пионерская комната.
— Сеня, а Сеня, а верно — Ларион Андреевич на фронт уехал? А кто будет ботанику вести?
— Сеня, Сеня, а Пуртова и Отмахова из школы не выгонят?
— Ах, Лиза, что ты пристала? Откуда Семен Филиппович знает?
— Маша-то, Маша как подъехала: «Семен Филиппович». Вот прихвость!
— Тихо ты, Нина!
— Сеня, а
— Ну и выдумал, Володя! Зачем же такой магнит?
Не на все вопросы мог легко ответить новый вожатый. Хорошо хоть, что ребята сами все время перебивают друг друга.
— Мы, Сеня, к вам на драгу придем. Можно?
— А можно к вам домой прийти? Мы к Алексею Яковлевичу заходили.
— Как снег выпадет, давайте на лыжах — всем отрядом!
— Сеня, научите фотографировать!
— А меня на баяне!
За приисковой площадью толпа пятиклассников поредела.
— До свиданья, Сеня! До свиданья!
Чугунок шел вдоль длинного заплота. Дойдя до конца его, он остановился, чтобы закурить, и вдруг застыл с папиросой в одной руке и спичками в другой. За углом на синеватый снег падала тень. Она была узкая и шевелилась: тень была не от заплота. За углом кто-то стоял.
Сеня пожал плечами, чиркнул спичкой, закурил.
— А ну, кто там колобродит, выходи!
Из-за угла заплота высунулось красное, смущенное лицо Еремы.
— Я это… Все ждал, когда ребята разойдутся… спросить хотел.
— Ну, и за чем же дело — спрашивай!
— Сеня, — волнуясь, заговорил мальчик, — я вон какой здоровый, даже смеются надо мной… Меня Мария Максимовна Ильей Муромцем зовет!
— Ты не сразиться ли со мной хочешь?
— Все шутите… Работать хочу, отцу помогать фашистов бить. — И заговорил торопливо, сбивчиво. — Сеня, возьмите меня на драгу, хоть кем… Я стараться буду!
— Пойдем-ка. — Сеня тронул Ерему за плечо. — Ты думаешь, на драге просто? Мне ведь тоже так думалось: красивая, интересная работа, но уж никак не трудная. Мол, не самолет, не полярная экспедиция, не танк! Про себя думал: ведь не фитяй я какой-нибудь, ворон считать не буду, справлюсь! А того не понимал, что черпаки не святым духом двигаются. Электричество! Моторы! Чтобы исправлять повреждения, надо хоть маленько в физике, в механике смыслить.
— Научусь, Сеня, мне на ощупь даже легче. Я вот когда строгаю, или пилю, или еще что делаю, мне прямо петь хочется. Сеня, вот вы же справляетесь, на сто тридцать процентов выполняете, — я под вашей карточкой в клубе прочел. Возьмите меня, Сеня! До маяты в костях буду работать!
— Чудак парень! Все про силу свою! Ты вот со мной равняешься, да я против тебя профессор! Семь классов имею, и то, Ерема, мало! Я сколько простым матросом проработал, на курсах еще подучивался. Нет уж, Ерема, учись.
Ерема вздохнул.
— А вообще, приходи на драгу, не прогоню, вострись, и может, летом
15
Наконец-то он может спокойно переписать это важное письмо! И сегодня же отнесет его на почту.
Володя открыл левый ящик письменного стола, достал оттуда стопку тетрадей в синих обложках, положил перед собой плотный, с глянцевым блеском лист бумаги, подаренный Тамарой, удобней уселся в кресле. Подумал, вытащил из кармана стальной брусок и поставил рядом с чернильным прибором.
Едва он протянул руку к тетрадям, как раздался стук в сенную дверь. Володя схватил было тетради, чтобы положить их обратно в ящик, но передумал и побежал по длинному коридору в сени. Наверно, почтальонша Настенька газеты принесла, а может, и письма. Он открыл дверь и сделал шаг назад. Это была не Настенька, это был Дима Пуртов. Он стоял без картуза, с топырящимися во все стороны рыжеватыми волосами и не мигая смотрел на Володю.
— Ты? — протяжно, почти испуганно сказал Володя.
Узенькие Димины глаза хитро блеснули.
— Ты один? — коротко спросил он.
— Один! — все так же удивленно-протяжно ответил Володя. — А что?
— Ничего! Нужен мне ты.
«Так, — думал Володя, — значит, рассчитаться пришел, за собрание, за Тамару. Тогда уж лучше во дворе или на Урюм уйти. Тоже время выбрал — перед уроками!»
— Сейчас выйду, — сказал Володя. — Или, может, зайдешь?
«Вот дурак, чего же я домой его зову?»
Дима прошел за ним в кабинет, с небрежным, но острым любопытством оглядел кадки с цветами, горшочки, ящички, пружинный барометр и термометр, висевшие на стенке, книги, ярусами расставленные на полках.
Дима раньше не бывал у Володи. Огромный, изогнутый, как речной кривун, стол со множеством ящиков, волнистые, из упругого желтого шелка шторы на окнах, пестрота книжных обложек — все в этой комнате казалось Диме непривычным и опасно-привлекательным. Все вещи, что находились в комнате, были как-то холодно отдалены от Димы, но близки и родственны друг другу. И от всего веяло непонятным, чужим, но, вероятно, очень хорошим устройствам жизни. Дима вспомнил грязный стол с изодранной клеенкой, ведра в углу, посеревшие лохмотья прошлогодней побелки на стенах…
Володя стоял против него, следя за каждым движением гостя, за выражением его покрытого царапинами и ссадинами лица.
— Ты чем занимаешься-то? — отрывисто спросил Дима.
— Да так… вот сидел… — неопределенно ответил Володя.
Дима вдруг выдернул из-под мышки картуз:
— Вот, тебе принес.
Картуз был доверху наполнен маленькими лесными яблочками-дичками. Они мягко щетинили длинные, тонкие, красиво изогнутые стебельки. Вот что! Так он не драться пришел!
— Спасибо. Да ты садись.