Моя драгоценная гнома
Шрифт:
Сердце то стучало сумасшедше-быстро, то замирало, и я поняла, что умру немедленно, не прикоснусь к эльфу не пальцами, а губами.
Словно повинуясь непонятной колдовской силе, я медленно наклонилась к Дагоберу. Больше всего манили его губы, ведь дыхание — это и есть душа. Если поймать его, то можно поймать душу… И разгадать все тайны, скрытые в сердце…
Эльф открыл глаза и уставился на меня.
— Ты что это делаешь? — спросил он подозрительно.
Томление и восторг исчезли, как будто их рукой смело, и остались лишь досада и злость. Злость — на себя, что я
— Хотел послушать, дышишь ли ты, — сказала я, отстраняясь от Дагобера. — Вдруг принц помер, а я и не заметил.
— Ценю твое участие, но в следующий раз не надо так надо мной нависать, — сказал он холодно, поворачиваясь ко мне спиной. — А то я и вправду умру. От страха. Открыть глаза — а тут гномья физиономия!..
— Теперь понятно, почему ты не помер от змеиного яда, — сказала я, — вы с гадюкой одной породы. Хоть бы спасибо сказал, что вожусь с тобой.
Но он не ответил — наверное, уже десятый сон видел.
Я тоже повернулась к нему спиной, хотя вряд ли смогла бы сейчас уснуть — меня всю так и колотило. И неизвестно — от чего больше. От эльфийской неблагодарности или гномьей глупости.
— Эй, гном, — раздался вдруг голос Дагобера. — Я ценю твою помощь.
Затаившись, я ждала еще хоть чего-нибудь — хоть полсловечка, хоть дружеского прикосновения. Но принц Дагобер посчитал, что его учтивых слов вполне достаточно для благодарности. Когда я осторожно повернулась, он уже спал, разметавшись и приоткрыв рот.
25
Скорее всего, Дагобер и вправду был змеиной породы, потому что уже к вечеру он с аппетитом потрапезничал парным козьим молоком, хорошей краюшкой хлеба и желтым жирным сыром, а потом вытащился во двор — «подышать свежим воздухом». На самом же деле — справить нужду. Естественно, мне пришлось тащиться за ним и стоять у заветного домика, на манер почетной стражи.
Гюреска и три ее сестры крутились рядом, словно им медом было намазано. Подозреваю, что я мешала им сильнее, чем мозоль на пятке, и они страшно хотели бы убрать меня куда подальше, чтобы кокетничать с красавчиком-эльфом без свидетелей. Но пришлось смириться с моим обществом. Я слушала их намеки-полунамеки с каменным лицом и даже не могла решить, что же бесило больше — откровенное заигрывание человеческих девиц или снисходительность эльфа.
Он устроился на крыльце, подставляя лицо предзакатным солнечным лучам, прикрыл глаза и лениво отвечал девицам — иногда даже шутил. Шутил совершенно по-дурацки, но девицы с готовностью хихикали. Рубашку и штаны его высочество натянул, хотя девицы, ссылаясь на гадючье недомогание, уговаривали разоблачиться от одежды и предлагали чудодейственные мази, которые полагалось втирать в тело лишь нежными девичьими руками.
Слушать это не было уже никакого терпения, но на мое счастье вернулись с пахотных полей Барт и его сыновья — и любезности были пресечены на корню. Гюреска с сестрами спаслась бегством от одного только сурового взгляда отца, а эльф сразу передумал греться на солнышке.
Мы убрались в сарай, но оставили дверь открытой — вечер
Говорить нам было не о чем, да и эльф, у которого не совсем еще спал жар, никаких бесед не желал. Я откровенно скучала, и поэтому когда к нам заглянул младший сынишка Барта, обрадовалась хоть такому развлечению.
Человечек был десяти лет от роду и болтал занятные вещи — он рассказал, что его папаша искусно режет по дереву, и весь дом и постройки сделал сам. Для жены он сделал прялку, которая пряла сама — надо было только нажимать ногой на педаль, и мастерил игрушки, которые хоть и были вырезаны из дерева, но двигались, как живые.
Конечно же, я захотела посмотреть их, и человечек сгонял в дом и принес мне целый ворох резных птичек, звериных и человеческих фигурок, сработанных столь хитро, что и вправду двигались под действием груза, подвешенного на толстой нитке.
Курочки, клюющие зерно, кузнецы, бьющие по наковальне — игрушки были милыми и забавными, и выполнены с отменным мастерством.
— Прекратите галдеть, — сказал недовольно Дагобер. — От вашего шума голова раскалывается.
— Это потому что она у тебя пустая, — ответила я немедленно. — Была бы с мозгами — не раскалывалась бы, а думала. Посмотри, какие замечательные вещички! Готов поклясться, у эльфов таких нет.
— Конечно, нет, — фыркнул Дагобер. — Кому они сдались?
— Не слушай его, — сказала я сыну Брата. — Его укусила гадюка, и теперь он никак не избавится от яда — так и плюется им. У твоего отца золотые руки!
Мальчишка убежал уже в сумерках, подарив мне на память парочку курочек, которые стукали деревянными ключами в деревянную тарелочку. Я трясла блюдечком, заставляя птиц двигаться, пока Дагобер не прикрикнул на меня — видите ли, ему мешал стук.
— Какой ты мерзкий, — не выдержала я, пряча игрушку в сумку. — Тебя ничего не радует. Даже такие чудесные игрушки раздражают.
— Мне сейчас нечему особенно радоваться. Если бы тебя укусила гадюка, и тебя преследовали убийцы…
Это нытье было куда раздражительнее перестука деревянных курочек.
— Да прекратишь ли ты жаловаться? Мне пришлось гораздо хуже твоего, — я испытывала чудовищное желание лягнуть принца, но сдержалась, учитывая последствия змеиного укуса. Все же низко бить больных.
— Это чем же хуже? — Дагобер подпер голову, вольготно устроившись на боку. — Тем, что тебя, жалкого гнома, заколдовали, привязав ко мне? Да это лучшее, что могло произойти с тобой в жизни.
— Лучшее?! — так и взъярилась я. — Вот уж не скажи! Ты, верно, думаешь, что быть рядом с тобой — несусветное счастье?
Он насмешливо прищурился:
— Посмотришь, сколько невест приедет в столицу. И все они считают, что быть со мной — это счастье.
— Тогда они глупы, как сороки! — отрезала я.
— А мне и не надо умную жену.
— А какую ты выберешь? — спросила я неожиданно для себя самой.
— Самую красивую, — ответил он, а потом улегся на спину, заложив руки за голову и глядя на потолочные балки. — Самую красивую на всем белом свете. Только такая может стать моей женой.