Моя мать Марлен Дитрих. Том 2
Шрифт:
УЗНАЛА ЧТО СЮДА ВОЗМОЖНО ПРИЕДЕТ ГАБЕН ПРОВЕРЬ Я ДОЛЖНА ПОЗНАКОМИТЬСЯ С НИМ ПЕРВОЙ
Жан Габен, пользуясь заключенным контрактом, покинул оккупированную Францию. Дитрих уже ждала его с распростертыми объятиями. Он об этом не знал, но судьба его на несколько лет вперед уже была определена.
Ремарк решил перебраться в Нью-Йорк. Я помогала ему упаковывать вещи.
— Ты действительно должен ее покинуть?
— Гавань не может покинуть корабль, отплывший накануне вечером.
— Так должен или нет, Бони?
— Да, Грусть. Если бы я мог обратить тебя в Счастье, я бы остался, но мне не хватает былого могущества.
— Ты называешь меня Грусть. Почему?
— Я называю тебя многими нежными именами,
— Я не люблю ее, ты знаешь. — Как приятно было произнести эти слова!
— Ты должна ее любить. Она любит тебя так, как представляет себе любовь. Она производит тысячу оборотов в минуту, а для нас норма — сто. Нам нужен час, чтобы выразить любовь к ней, она же легко справляется с этим за шесть минут и уходит по своим делам, а мы удивляемся, почему она не любит нас так, как мы любим ее. Мы ошибаемся, она нас уже любила.
Студия «XX век — Фокс» поселила Габена в бунгало, в котором жил Ремарк. В его распоряжение предоставили «роллс-ройс» с шофером и яхту. Занук тотчас удовлетворял все просьбы своей новой звезды. Габен стал новым королем Голливуда. Бедный Габен! Все, что он знал, все, что составляло его жизнь, осталось позади, его любимая страна утратила независимость. Ему, ненавидевшему претенциозность, показной блеск и нарочитость, навязывали роль суперзвезды в замкнутом кругу людей, чей язык он едва знал. Габен был на редкость простодушен, в грубоватом теле мужчины жила детская душа, он мог легко полюбить, легко обидеть. Через много лет мы подружились на расстоянии, редко виделись, почти не разговаривали и все же ощущали какое-то духовное родство. По его понятиям, мужчина может обожать свою любовницу, но ее ребенок его не касается. Я всегда полагала, что Габен, единственный из всех любовников моей матери, был джентльменом по своей сути.
Тем временем «генерал», ожидавший его приезда, подготовил поле битвы. И Габену осталось лишь сдаться, кинуться в открытые ему объятия и проиграть битву. Сохранив за собой бунгало, Дитрих сняла небольшой домик в Брентвуде, в горах, желая, укрыться от любопытных глаз прислуги отеля, и постаралась сделать так, чтобы все в нем напоминало о Франции. Потом она позвонила Габену в отель и сказала на своем прекрасном французском:
— Jean, c’est Marlene!
Так начался один из великих романов сороковых годов. Их любовный союз оказался едва ли не самым продолжительным, самым страстным, самым мучительным для них обоих. И, разумеется, больше страданий выпало на долю Габена.
Но тогда, при первом знакомстве, он попал в руки Дитрих, как поврежденный корабль, чудом доплывший до родного порта. Она упивалась зависимым положением Габена. Он же страдал от ностальгии, которая усугублялась тем, что он покинул Францию в тяжелый для нее час, и Дитрих воссоздавала для него Францию в солнечной Калифорнии. Она носила костюмы из джерси в полоску, повязывала вокруг шеи яркую косынку и носила береты, лихо сдвинутые набок. Шевалье гордился бы своей подружкой, но ему было недосуг: он развлекал оккупантов в Париже.
Французский кокон, в который Дитрих заключила Габена, сковывал его творческие возможности. Он был вынужден зарабатывать на жизнь в Америке, работать с американскими актерами и съемочными группами, и то, что он не делал попыток освоиться в новой среде, ему не помогало. Жан Габен, человек из народа, благодаря влиянию Дитрих, сделался отчужденным иностранцем, и это плохо влияло на его работу, и не прибавляло ему популярности.
За день до очередной годовщины наполеоновской войны 1812 года Гитлер вторгся в Россию.
Мать снималась в фильме «Рабочая сила» на студии «Уорнер бразерс» со старым приятелем Джорджем Рафтом и Эдуардом Робинсоном, которого сразу невзлюбила.
— Маленький уродец, ну какая он звезда?
Она сыграла свою роль, непревзойденно выглядела на рекламном кадре в плаще и берете, но в целом фильм ей не нравился, она снималась только «ради денег» и злилась, что работа отрывает ее от самого любимого в жизни человека.
7
Говяжий бульон (фр.).
Габен называл Дитрих «Ма grande» Это одно из чудесных романтических выражений, которые так трудно перевести. Буквальный перевод — «моя большая», но он, конечно, хотел сказать «моя женщина», «моя гордость», «мой мир». А взгляд моей матери, говорившей «Jean, mon amour» [8] , не требовал перевода. В Габене ей нравилось все, особенно бедра.
У него самые красивые мужские бедра, какие мне доводилось видеть, — утверждала она.
Дитрих проявляла некоторую сдержанность, лишь когда речь заходила об его интеллекте. Ни происхождение, ни образование не могли придать Габену той утонченности, того лоска, которые привлекали ее в Ремарке.
8
Жан, моя любовь. (фр.).
Она занялась работой над английским произношением Габена. В его французском акценте не было ни веселой живости Шевалье, ни сексуальной мягкости Буайе. Габен говорил глухим басом.
Когда он говорил по-французски, мурашки по спине бегали, но по-английски у него были интонации рассерженного метрдотеля. Дитрих отстаивала интересы Габена на студии, и благодаря ей, он заочно наживал врагов. Она даже убедила кого-то назначить ее старого любовника Фрица Ланга режиссером фильма, где снимался Габен. К счастью, Ланга заменили через четыре дня после начала съемок. Да и фильм оказался таким никчемным, что личность режиссера не имела значения. Тем не менее, у Ланга было предостаточно времени для мужского разговора с Габеном: однажды, явившись домой, Габен обвинил Дитрих в любовной связи с Лангом.
— С этим уродом-евреем? — она широко открыла глаза от изумления. — Да ты, должно быть, шутишь, mon amour! — И с этими словами она заключила Габена в объятия.
На протяжении всей жизни Дитрих занималась этим постоянно, изглаживала из памяти имена любовников, будто их и на свете не существовало. И это был не удобный трюк, чтобы выбраться из щекотливого положения, но подлинное стирание из памяти. Она и в других случаях поступала так же — страшная черта характера.
Мое ученичество закончилось, я получила право играть на сцене и выбрала себе актерский псевдоним Мария Мэнтон. Мне представлялось, что он звучит твердо, на американский лад. Мне дали главную роль Лавинии в пьесе О’Нила «Траур к лицу Электре». Место действия греческой трагедии перенесено автором в Новую Англию, но наш режиссер решил перенести его далеко на Юг. Тема: взаимная ненависть матери и дочери. Интересный выбор! Мать явилась на премьеру с «мальчиками» и де Акостой. Она не поняла, что хотел сказать «этот нагоняющий тоску О’Нил», но сочла мою игру превосходной. Не понравились ей мои кудри и взятое напрокат платье периода до Гражданской войны в США: его могла бы смоделировать Ирен, посетовала мать, если бы ей вовремя сказали, что мне нужно «историческое» платье.