Моя мать Марлен Дитрих. Том 2
Шрифт:
Языком нашего повседневного общения теперь стал английский, и даже ее письма ко мне приобрели американский ритм.
Ангел мой,
я видела Папи. Он работает ужасно много, и работа у него, по-моему, слишком тяжелая для человека, перенесшего операцию, но, как ты знаешь, он очень упрям. Тами чокнулась еще больше, и я всю дорогу домой с ранчо плакала, роняя слезы в свою банку с пивом, потому что мне по-прежнему тяжко видеть, что психопат сильнее нормального человека. Он с самого начала пообещал ей, что она не будет готовить, и они вместе со мной поехали в то место, где обычно обедают, в мерзкую маленькую забегаловку с громко орущим музыкальным автоматом. Еда оказалась такая жирная, что я просто скушала немножко творогу, а к еде не притронулась.
Эту картину я без труда могла представить себе во всех подробностях. Итак, моя мать является в маленький домик на ранчо, лимузин ее набит разными дорогими бакалейными товарами, их столько, что семейству из двенадцати человек хватило бы для прокорма на целый месяц. Шофер втаскивает в крошечную кухню Тами громадные термосы со знаменитым мясным бульоном Дитрих, выбрасывает из холодильника все подряд, освобождая место для даров законной супруги, а Тами тем временем беспомощно стоит рядом. Один шикарный жест — непосвященные, разумеется, привычно истолковали бы его как акт изумительного, бескорыстного великодушия Дитрих — и мать моя оккупировала жилище другой женщины, претендуя на ее владения, умаляя ее способность заботиться о человеке, которого она любит, заставив ее ощущать себя беспомощной, несчастной и к тому же еще невнимательной и неблагодарной. В довершение всего привезенный мясной бульон был так хорош, что нельзя было не понять, какая скверная стряпуха хозяйка этого дома. Я с абсолютной точностью знала, что испытывала Тами, я словно сама там находилась! У меня-то, во всяком случае, имелся муж, которому я была нужна, который терпеть не мог мамины кулинарные изделия, а вот отец мой, вероятно, дал Тами хороший нагоняй: она, дескать, опять подняла шум и, благодаря ее поведению, чудесная, самоотверженная Мутти почувствовала, что ее «грандиозные усилия» не оценены по достоинству.
Мы обосновались в отеле «Шарон», — это между Тель-Авивом и Хайфой. Какая страна! Необузданная, шумная и безоблачно спокойная; юная и древняя. Земля контрастов. Ее жизненная сила в надежде на скорое воплощение великой мечты народа. Всем новым странам знакомо чувство, что будущее у них в руках. Здесь, в Израиле, глубокая старина привносит во все свое дополнительное величие. Здесь слились воедино неподвластность времени, глубокая связь с ним новых поколений и бесценная мудрость выживших, готовых к битвам.
Мы ели кошерную пищу, изучали законы и обычаи веков. Нас никто не заставлял, мы сами так решили. Мы хотели, чтоб дети наши с уважением относились ко всем религиям, а для этого они должны были узнать их, понять их главные установления, прежде чем сделать выбор в пользу какой-то одной, самой близкой. Мы хотели создать для них безопасное убежище, где без помех созреют их умы и души.
Кроткая, милая молодая женщина поставила перед пятилетним Майклом тарелку, и тот, удивленный, спросил ее своим тоненьким дискантом:
— Сара, а почему номер твоего телефона записан у тебя на руке?
Сара обратила взор ко мне, колеблясь, не решаясь дать объяснение малышу. Мне страшно понравилось, что она не оторопела и не рассердилась при виде такого неведения.
— Скажите правду, Сара. Ему важно ее узнать.
И она сказала — просто, спокойно, голосом, в котором не звучали ни боль, ни ненависть.
В тот день мы собирали камешки на пляже; это занятие крайне серьезное, требующее полной самоотдачи.
— Мамочка, смотри! Какой красивый, с серебряными пятнышками, весь сверкает! Я отдам его Саре, пусть она полечит свою бедную больную руку!
Мать сообщала из Нью-Йорка:
Пишу статью для «Лейдиз хоум джорнал» на тему «Как быть любимой», за которую заплатят 20 000.
…Я способна понять мужчин, которые предъявляют мне претензии, жалуются, что были со мной несчастливы, и восклицают: «Зачем она ко мне так относилась?» Женщинам я тоже подсыпаю лести, чтобы все были довольны.
Потом я подписала договор с издательством «Даблдэй» на книгу о красоте. Тут уж Ремарк так не ярился, потому что это о красоте. Когда о любви — тогда он чувствует конкуренцию. Только я одна умею писать о любви и о том, что такое труд любви.
Над статьей «Как быть любимой» она работала в те часы, когда ждала звонка Юла или его самого. Она хотела, чтоб ему были известны и внятны эмоции, ею описываемые. Наконец она показала ему рукопись в надежде, что он узнает чувства, которые она старалась в нем вызвать. По совести говоря, большая часть статьи вообще была написана ради того, чтобы привести Юла в восторг, порадовать тонкостью рассуждений. Он предложил ей помощь, она согласилась, и период сотрудничества стал едва ли не лучшим этапом их романа.
По ряду весьма грустных причин наш сериал приказал долго жить. Операторы не успели снять ни единого кадра. Я телеграфировала матери, что мы возвращаемся в Нью-Йорк.
13 августа 1953.
Любовь моя,
это будет чертовски мучительное дело: быстро написать письмо и сразу послать, так, чтобы оно застало тебя, в случае, если ты собираешься уехать.
О делах в Лас-Вегасе. Я подписала контракт с «Сахарой» самым крупным тамошним заведением. Это не «Сэндс», шикарнейшее место в Лас-Вегасе, где я жила и проводила время с Таллу. Таллу там меня перезнакомила со всеми, и я решила выяснить, умеют ли они свистеть. «Сэндс» — настоящий ночной клуб, роскошный донельзя, и его тут предпочитают остальным, потому что он маленький. Свистели они нормально. Я спела три песни и закончила вместе с Таллу. Это была песня «Спаси и сохрани вас добрый Бог». И поняла, что без репетиции тоже ни чуточки не волнуюсь, естественно, не надо принимать в расчет, что доброе дело сделать вообще легче, чем выступать за деньги.
«Сахара» предложила мне 30 000 долларов в неделю; больше они никому и никогда не платили. 20 000 долларов Таллу получала в «Сэндс». И на будущий год обещали новый контракт. В общем, я согласилась. 15 декабря — первый концерт, 5 января 54 года — последний. Правда, забавно, что за этот год я заработала большие деньги, и все помимо кино? Пытаюсь связаться с Орсоном, потому что хочу провести сеанс телепатии, которую совершенно позабыла. Дэнни Томас лихорадочно изучает свои материалы: ему надо припомните, что он со мной делал. Думаю, после моих песен это будет здорово — участие зрителей в телепатическом сеансе. Потом ансамбль покажет смешной номер с клоунадой (клоун из Парижа), а Митч уже написал песенку о цирке. Я появлюсь среди циркачей с хлыстом в руке и закончу свое выступление отдельным номером, так что смогу надеть тот самый костюм, сшитый для вечера на Мэдисон-Сквер-Гарден. Только у меня будет всего 25 минут; они просят уложиться в это время, чтобы люди успели передохнуть и вволю посидеть за картами. Как отказаться от такого сказочного предложения? К тому же я нисколько не боюсь. На этой сцене я великолепно себя чувствую и уверена — когда дойдет до дела, не стану трястись, как тряслись Ван-Джонсон и Таллу.
Словом, на Рождество меня дома не будет.
Кочевое семейство Рива тронулось в обратный путь. Каждый из нас за это время научился чуть мудрее смотреть на многие вещи.
О делах в Лас-Вегасе дневник моей матери не сообщает. Она записывала лишь те события, которые считала жизненно важными:
30 сентября.
Приехал позавтракать.
1 октября.