Моя панацея

Манило Лина

— Я пойду, — говорю и почти кладу трубку на рычаг, но Павлик сбрасывает с себя оцепенение и орёт:

— Инга, постой! Послушай меня! — в его взгляде паника, страх, и он пригвождает меня к месту. — Пожалуйста, поговори с Пожарским. Инга, ради всего, что было между нами, ради того, что я сделал для тебя. Я ведь тебя выволок из задницы. Вспомни, из какого дерьма я тебя вытащил, а? Инга!

Его слова действуют на меня, словно тяжёлое полено, приземляющееся на темечко. Оглушают, обезоруживают. Поднимают наверх все мои комплексы и страхи.

Обидно,

чёрт возьми, очень обидно!

— С кем поговорить? О чём? — едва шевелю губами, бледнею, краснею и хочу провалиться сквозь землю.

— С Пожарским! — нервничает Павлик. — Повлияй на него. Пусть заберёт заявление, пусть вытащит меня отсюда. Инга, вытащи меня, пожалуйста!

— Иди в задницу, — повторяю и остервенело кладу трубку, и звук звоном в ушах.

Я ухожу, зная, что ничего никому говорить не стану. Не буду ни за кого просить. Поворачиваю голову, Павлик, приникший к стеклу, шевелит губами.

Ты пожалеешь.

О чём он? Почему я должна жалеть?

Пройдёт немного времени, и я пойму, что Павлик имел в виду.

38. Инга

Я смотрю на лежащую передо мной папку и часто-часто моргаю.

Я знаю, что в ней, сама ведь этого хотела. Максим всё сделал, очень помог, и мне страшно и радостно одновременно. Дверь в прошлое закрылась с мягким стуком, отсекла меня от всего плохого, что было в нём, и теперь передо мной открылась другая и за ней что-то оглушительно прекрасное, напоённое весенним воздухом и запахом полевых цветов.

Перевожу взгляд на Максима, а он сидит напротив и ест яблоко. Вгрызается в него крепкими зубами, жуёт, и усмешка блуждает на губах. Очень самодовольная и в чём-то даже наглая, но мне нравится.

Мне вообще всё в этом мужчине нравится, хотя, конечно, в нём тысяча недостатков, как и в любом другом человеке, но рядом с ним мои демоны спят, а прошлое больше не врывается во сны, словно бешеная псина без поводка.

— То есть всё готово? Развод? — уточняю, касаясь рукой прохладного пластика. Глажу папку, в которой лежат оформленные юристом Максима документы. Чёрт, даже в паспорте печать поставили!

Потом я обязательно вчитаюсь в каждую букву, выучу наизусть каждую фразу, поверю в то, что Павлика в моей жизни больше нет, но это будет после. Сейчас же мне просто… спокойно? Хорошо? Прекрасно!

— Развод, — кивает Максим, поднимается из-за стола и выбрасывает яблочный огрызок в урну. — Не рада, что ли?

Он поворачивается ко мне лицом, вытирает руки бумажным полотенцем, усмехается. Он знает, что я рада, но подначить будто долгом своим считает. В его шутках по поводу моего прошлого нет ни грамма неуверенности в себе, ни капельки издёвки или так привычного по жизни с Павликом превосходства или надменности. Только чёткая уверенность в своём превосходстве.

— ЧСВ у тебя, конечно, зашкаливает, — притворно вздыхаю и принимаюсь собирать тарелки, оставшиеся после совместного

обеда, со стола.

— Зачем ты это делаешь? — спрашивает Максим и забирает у меня стакан. — Посуду сама моешь, готовишь…

Нахмурившись, кладёт в посудомоечную машину стакан, и движения резкие, порывистые. У нас уже десятки раз был этот разговор, но Максим никак не хочет понять, что мне нравится заботиться о нём и Ярике. Очень нравится, и я не собираюсь ничего менять.

— Когда поженимся, никакой домашней работы, — вздыхает и притягивает к себе. — Поняла меня? Мне вообще не нужна уборщица и домработница. Ну, разве что готовь сама, мне по кайфу твоя еда. Домашняя.

Его глаза горят почти детским восторгом, и я понимаю, что бедным мальчиком из предместий порой очень не хватает простого человеческого тепла, обычных радостей, будь то пирог с капустой или суп с фрикадельками.

За деньги можно купить абсолютно всё: красивые вещи, недвижимость, комфорт, образование и даже, наверное, любовь. Всё продаётся и покупается, в этом нет чего-то особенного. Только можно ли найти искреннюю заботу? Сколько она стоит? Не знаю, но что-то подсказывает, что у таких вещей не существует цены.

Максим берёт меня за руки и ведёт в свою любимую комнату — в малую гостиную. Свет не включает, и темнота, царящая вокруг, усиливает эмоции, ощущения. Хочется купаться в них, наслаждаться каждой секундой, смаковать, как дорогое вино.

— Иди ко мне, — Максим присаживается на диванчик, тянет на себя, и обвиваю его плечи руками, седлаю крепкие бёдра, устраиваюсь удобнее. На мне чёрные трикотажные брюки, и тонкая ткань только усиливает ощущение от близости.

Я наклоняюсь, провожу носом по шее Максима, касаюсь губами горячей кожи, ловлю пульс языком. Сердце стучит размеренно и ровно, и мне так хорошо сейчас, так радостно и спокойно, что больше ни о чём не хочется думать.

Прошло несколько дней с момента моего визита к Павлику, и я почти не думаю об этом. Угрозы? О них тоже. Рядом с Максимом мне нечего бояться — это единственное, в чём уверена на все сто процентов.

Я ёрзаю на коленях Максима, он сдавленно дышит, оглаживает мою спину, прижимает к своей груди. Широкая ладонь спускается к талии, замирает на ней и оказывается ниже. Сжимает ягодицу до лёгкой боли, а висок обжигает раскалённым поцелуем. В воздухе всё больше электричество, оно тихонько потрескивает, раскрашивает тьму вокруг, рассвечивает её искрами.

Можно ли поймать руко й молнию? Сейчас верю, что возможно абсолютно всё и даже чуточку больше.

— Ты уже думала насчёт свадьбы? — Дыхание Максима на моей шее такое горячее, что плавится не только кожа, но и моя воля вместе с остатками мозгов. — Чего ты хочешь? Шумный праздник или тихую церемонию только для двоих?

Его голос, низкий и хрипловатый, будоражит, но Максим действительно хочет услышать ответ. Поддевает мой подбородок пальцами, приподнимает голову, смотрит сверху вниз. Я пожимаю плечами: