Моя война
Шрифт:
– Куничкин! – он обратился к сержанту, – хватай чемоданы замполита и неси ко мне в каптёрку. Ну что, – это уже мне, – пойдём в роту. Как раз к обеду поспел.
Старшина посмотрел куда-то мимо меня и остановился:
– Так. Подождём. Командир идёт. Кушнаренко.
Я оглянулся. К нам подходил, чуть прихрамывая на правую ногу, майор. На нём была панама с обвислыми полями. Я только успел шёпотом спросить у Сосновича:
– Командир части?
Тот кивнул. Поднимая пыль, я направился строевым
– Товарищ майор! Лейтенант Фадеев. Представляюсь…
– Расслабься, лейтенант.
Командир батальона воткнул в меня насмешливый взгляд и почти минуту молчал. Я смотрел на него. И снова мне стало неловко. В первую очередь за свой внешний вид: после недельного пребывания в Ташкенте, после всех пересылок и перелётов выглядел я, мягко сказать, помято.
– Ну что, лейтенант, водку пьёшь?
Вопрос сбил меня с толку.
– В смысле?
– В прямом! Водку, спрашиваю, пьёшь?
– Так точно. Бывает…
Майор поморщился и повернулся к Сосновичу:
– Ну вот, старшина, опять прислали пьянь. Ладно. Иди, устраивай своего нового комиссара. Что там у тебя опять хрень какая-то по бане? Зампотыл жаловался…
– Какая хрень, товарищ майор?
Старшина говорил с командиром ровно и спокойно. Мне это понравилось.
– Он сначала приказал разбивать снарядные ящики, а потом сам же, блин, разорался – на фига разбили? А зашивать тогда чем?
Комбат только махнул рукой и уже на ходу добавил:
– Ладно, разбирайтесь сами. Но к Новому году чтоб баня блестела!
Соснович снова заговорил со мной. Заговорил так, как будто мы с ним были знакомы не десять минут, а десять месяцев:
– Баня у нас тут малёха подгорела. Вот делаю ремонт. Всё ж сам достаю, да ёще и получаю от придурка этого – зампотыла. Ладно, Юрка, пойдём. Пока в каптёрке вещи бросишь. Потом к Омеле зайдём. Он сегодня болеет с похмелюги.
– Слушай, Олег, а что это у тебя за акцент такой?
Я почему-то моментально забыл про свои «страдания» по поводу уставных отношений и принял дружескую манеру общения.
– Какой акцент? Я и не замечаю. Может, белорусский? Я ж из сябров. Из-под Минска.
– Ага. Наверное.
Мы направились в сторону модулей. Всего их было шесть штук. Всё те же типовые щитовые бараки. Из некоторых окон торчали наружу какие-то ящики.
– Олег, это что?
– Где? – он посмотрел по направлению моей руки. – Как что? Кондиционеры. Ты что, раньше кондиционеров не видел?
«Странно, – подумал я про себя, – может, просто никогда не обращал внимания».
– Видел, наверное, но…
– Кондёр – это жизнь! Летом без него сдохнешь. Сейчас уже прохладнее, терпимо стало. А летом – просто пиндец! Хотя и сейчас не подарок. Вот, через часика два задует «афганец» –
Старшина вёл меня через плац, успевая рассказывать и показывать мне, где что располагается. Тут же, не переключаясь, он отвечал кому-то, проходящему мимо, и сам кому-то кричал и кого-то спрашивал:
– Здесь у нас штаб батальона. Саныч, привет! Где Куничкин? А хрен его знает. Если в роте – щас пришлю.
Тут же мне:
– Куничкин сегодня – дежурная машина. Вот – офицерская общага, там, дальше, нужник. Слева – женский отсек, справа – мужской. Вон, смотри, столовая…
И опять кому-то:
– Серый! У нас заменщик к Омеле приехал! Он, наверное, и не знает ещё. Зайди, скажи, пусть готовится выставляться…
Мне:
– Наши только завтра из рейса придут. Как там Союз?..
Не дождавшись моего ответа, стукнул по плечу вышедшего на крыльцо прапорщика:
– Петрович! Заходи после обеда! У нас новый замполит! Ты сапоги на бойцов получил? Юрка, познакомься – старшина второй роты. Петрович. Фирсов.
Пока мы ручкались со старшим прапорщиком, который по возрасту был гораздо старше и меня, и Сосновича, где-то позади нашего модуля раздался истошный крик. Крик нарастал и приближался. Два старшины понимающе заулыбались. Теперь и я услышал, что в этом безумном вопле было всего одно слово:
– За-а-аме-е-ена!
Потом добавился ликующий мат и на дорожке появился бегущий в нашу сторону большой человек. Не трудно было догадаться, кто это был.
– Олег!!! Олег!!! Домой, бляха, домой-й-й-й!!!
Омельченко оказался здоровым, небритым и, по-моему, уже принявшим на грудь мужиком. В спортивных штанах и майке. Он сгрёб меня в охапку и занёс в расположение роты. Бережно поставил на пол, снова прижался ко мне небритой щекой. Потискал, похлопал:
– Ну, привет, брат! Здравствуй, мой родной!
В его голосе было столько счастья, что я безоговорочно признал его своим братом. Тем более что вблизи Омеля оказался почти моим ровесником. Ну, может, чуть постарше. Вот только щетина и лохматая голова не давали точно определить его возраст.
– Слава. Слава Омельченко. Но все зовут просто – Омеля.
– Юра. Фадеев.
Мы обменялись крепким рукопожатием.
– Вот, блин, подарок, а? Я ж замену-то жду только в декабре. Ну, не верится просто, а, мужики! Домой, ё-моё! Как так получилось-то?
Я пожал плечами и вкратце рассказал всем свою историю в штабе дивизии. При слове «дисбат» Соснович и Фирсов переглянулись, Омеля же округлил глаза:
– Ни хрена себе! А при чём тут Северо-Кавказский? Я прибыл из Киевского. Туда же и записался. У меня семья в Полтаве. Вот мудаки! Хрен они угадали! Здесь всё поломали, так ещё и посылают куда-то в жопу…