Моя жизнь и мои успехи
Шрифт:
В Триполи я испытал первые любовные смя¬тения и догадался, что моей истинной страстью станет бельканто. В Триполи же произошло и другое знакомство. Это случилось в один из первых дней в Шара-эль-Сейди. Отец дружил с неким капитаном Филиппики, почетным инва¬лидом войны, имевшим немало боевых наград, который уже довольно долго жил в Ливии. Вдвоем они часами напролет могли беседовать о радиотехнике и возиться с простейшими радио¬приемниками тех лет. У капитана Филиппики была дочь, милая девочка лет восьми, постоянно игравшая с газелью. Так вот, судьба, сочтя за благо потешиться надо мной, уготовила мне в дальнейшем еще одну встречу с этой девочкой.
Мы, наконец-то, возвращались к “ци¬вилизации”. И пока старенький “Солунто” отва¬ливал от причала, я в последний
Возвратившись, наше семейство решило обосноваться в Пезаро. На выбор отца повлияла именно любовь к музыке. В Пезаро находился прекрасный музыкальный лицей, и история города тесно переплеталась с историей музыки. Кроме того, отец мечтал отдохнуть здесь от своих бывших коллег.
Италия произвела на меня огромное впечатле¬ние в первую очередь благодаря своей зелени. Поля и леса с их красками выглядели сказочно. И когда на пути через Умбрию (по железной дороге) над нами разразилась гроза, мы, словно опьяненные, высунувшись из окон, подставляли лица под хлесткие струи дождя. Попутчики, наверное, принимали нас за ненормальных, но им ведь никогда не приходилось по три года гнить в пустыне Три по литании или тащиться пешком к далекому форту, который вполне мог оказаться всего лишь миражем.
В конце двадцатых годов Пезаро являл собой тихий провинциальный город с сорокатысячным населением. Провинциальным здесь было все: и нравы, и людское добродушие, и припрятанная жестокость, и чудачества. Меня тут же подвергли испытаниям. Невзирая на все африканские приключения, я отличался изрядной робостью и не стремился особенно следовать правилам, соблюдение которых требовалось ради при¬надлежности к “клану”. И все же в один прекрас¬ный день мне волей-неволей пришлось выдер¬жать своего рода посвящение. Во время игры в футбол я сцепился с мальчишкой, который до этого долго обзывал меня обидными словами. В драке мне повезло, и я угодил кулаком ему прямо в нос. Это случилось нечаянно, но он рухнул как мешок, а “клан” принял меня в свои ряды.
Вспоминая своих тогдашних друзей по Пеза¬ро и все наши занятия, развлечения, симпатии и антипатии, мне хочется восстановить в памяти и всю атмосферу нашей жизни. Мой лучший друг Пальмерио, символ совершенства и мужества для всех нас, учеников лицея Кардуччи, награжден¬ный двумя бронзовыми медалями за отвагу при спасении утопающих, умер от эмболии после операции на мениске. Это событие было самым трагическим и главным для меня в первые несколько лет, проведенных в Пеэаро. Я увлекал¬ся спортом, особенно футболом. Мы надували мячи велосипедным насосом, а бывало, довольст¬вовались вместо мяча связкой тряпья или даже пустой консервной банкой.
Наша жизнь протекала вполне архаично. В школе на пятнадцатиминутных переменках мы тайком от сторожа обменивались с девочками записками. Это был, скорее, “феллиниевский” мир, населенный эксцентричными персонажами, такими, как, например, наш Растепли-“разбой¬ник”. В одежде испанского танцовщика, дела¬вшей его похожим на Зорро, он распевал серена¬ды под балконами воспитанниц. Или дон Сгар-цини, убежденный, что папа римский обязан отречься от престола в его пользу. Всем возвра¬щавшимся из Рима студентам консерватории Сгарцини досаждал вопросом: “Не решился ли Его Святейшество?..” По вечерам на площади Кардуччи выступал “Изрыгатель огня”. Еще он умел носиться на своем мощном по тем временам мотоцикле “Ариэль”, стоя ногами на седле, и был превосходным автомобильным трюкачом. “Изрыгатель” безвозвратно потерял авторитет среди нас, когда неосмотрительно решил сразиться на кулаках с силачом, выступавшим в открытом театре. Или еще один, которого почему-то назы¬вали “Груген” - он мог, растянувшись между
Таким был этот город Пезаро, провинциаль¬но-умиротворенный и вместе с тем звучный, с песнями и сплетнями, со всеобщей страстью к опере, город, оказавший значительное влияние на меня и на мою решимость петь. О Пезаро можно вспоминать много и подробно, как о несчастном Пальмерио, погибшем в шестнадцать лет. Там существовал свой собственный старин¬ный мир, полный впечатлений и надежд. После экзотической Африки я окунулся в маленькую провинциальную Италию, которая вступала на порог тридцатых годов.
Мне не было еще тринадцати лет, когда отец, верный увлечениям семьи, записал меня в музыкальный лицей Россини по классу скрипки. Однако особой расположенности к этому инструменту у меня не было. Почти одно¬временно я стал замечать, что обладаю “другим” голосом, не как у всех. Первое подобное откры¬тие я сделал еще в Триполи у слепого маэстро. Теперь же, стоя по утрам перед зеркалом, я обнаруживал, что мой голос приобретает все большую звучность. Пел я перед зеркалом в родительской спальне и брался за арии типа “Будет она считать меня свободным” из “Девуш¬ки с Запада”, безбожно спотыкаясь в верхнем регистре, или же “Вспомни, что твой народ ждет избавленья” из “Аиды”, Пролог из “Паяцев”. Понемногу и домашние стали проявлять ин¬терес к моему голосу с таким чистым кристаль¬ным тембром и столь богатому обертонами, что однажды, когда я взял какую-то высокую ноту, с кухонной полки свалилось чайное ситечко. Неу¬жели мои голосовые вибрации до того сильны? Я был ошеломлен. Прежде все вокруг полага¬ли, что, повзрослев, я буду обладателем барито¬на. Однако после этого случая начали сомневаться. Кроме того, мать усомнилась, стоит ли мне углу¬бляться в религию. Дело в том, что четырнадцати лет от роду я решил поступать в духовную семи¬нарию. Но когда дон Пьетро, священник, взявшийся направлять мое призвание, принес маме спи¬сок вещей, необходимых для “экипировки” семи¬нариста, он услышал в ответ, что по причине мое¬го зазвучавшего голоса мне придется позабыть о религиозной стезе.
Дон Пьетро проявил достаточно здравого смысла и не настаивал. Он ведь тоже слышал, как я пою майские литании Мадонне в церкви Мадон-на-делле-Грацие, и понимал, что в этом детском голосе есть нечто необычное. То же заметил и мой отец, когдэ, оказавшись как-то в церкви, услы¬шал, как я пою. В тот же вечер он отвел меня в сторону и сказал; “Марио, у тебя в горле брил¬лиант вот такой величины. Только сумей сберечь его…”
Для моего отца это походило на осуществле¬ние заветных мечтаний. Еще бы, ведь один из его сыновей может выйти на оперную сцену. С тех пор он возлагал на мое будущее больше надежд, чем я сам. Убедить меня в чем-либо не составля¬ло труда. Притом отец по своему складу был жизнерадостным оптимистом, пусть немного су¬масшедшим, но искренне щедрым, готовым в любой момент прийти на помощь.
С того дня мое музыкальное образование шло без перерывов, хотя в семье решили, что обучение в художественном лицее мне все же не помешает, дабы иметь в запасе еще одно ремесло. И я взял уроков десять по скрипке у госпожи Ме-лаи-Палаццини, супруги заместителя префекта го¬рода Урбино. А в нашем городе было вовсе нетруд¬но встретиться с известными персонажами из ми¬ра музыки. После обеда в баре Капобьянки на площади собирались пианисты, скрипачи, компо¬зиторы и преподаватели. Уже в 1933 году мой