Мстислав Великий
Шрифт:
Поражённые дружинники сбегали за воеводой Гнездилой, отыскали его в терему и привели на стену, показывая князя.
Поглядев и узнав Брячислава, Гнездило полез в затылок широкой пятерней.
— И впрямь наш князь! — протянул он. — Чудеса! Пойтить княгинюшке поведать?
Кто-то из дружинников тут же сорвался с места, но воевода удержал его окриком — чему радоваться-то? Тому, что князь жив и обиды в чужом стане не терпит?.. А под стеной происходило кое-что интересное.
Брячислав спорил с князьями, отстаивая свой город. Шедшие усмирять полочан, Вячеслав и Андрей соглашались было, но многие бояре и воеводы во главе с Ольбегом
— Князь! Это же князь! — Тут уже все, кто был на стене, узнали Брячислава Давидича. Тот покосился на Изяслава и выехал вперёд.
— Эй! — крикнул он. — Воеводу моего Гнёзд ил у сыщите!
— Тута я, — сразу откликнулся тот. — Чего молвишь, княже?
— В стане Мономашичей ни мне, ни воям моим никакой обиды не чинится, — сказал Брячислав. — Не желая крови, князья хотят, чтоб Изяславль добром открыл ворота. Тогда и осада будет снята.
К Гнездиле успели присоединиться двое-трое бояр. Они быстро посовещались, и воевода снова высунулся из бойницы.
— Коли ты приказываешь, княже, мы ворота хоть сейчас отопрём! — крикнул он. — Да только как бы кияне не стали нас грабить! В Минске-то они, помню...
Гнездило был ровесником Давида Всеславьича и с юности запомнил, как горел по приказу Мономаха Минск.
Брячислав посмотрел на князей:
— Готовы ли вы дать мне в этом слово?
— Я готов, — быстро согласился Андрей, по доброте душевной заранее согласный на любой мирный исход. — И даже пошлю своего воеводу, чтоб защищал твою жену. Ксения Мстиславна мне как-никак сыновница.
— Ия тоже, — кивнул Вячеслав, — пошлю своих людей.
Изяслав, помня Ольбега Ратиборыча и его жажду грабежей, промолчал.
— Князья Мономашичи дают слово! — прокричал Гнездиле Брячислав.
Час спустя ворота Изяславля отворились, и во главе соединённых дружин тысяцкого Братислава и воеводы Иванка в город въехал Брячислав Давидич.
Люди встречали его как освободителя. Многие, памятуя жестокость Мономаха и уверенные, что сыновья пошли в отца, готовились стоять насмерть и с восторгом принимали сдачу. Город не будет разграблен и сожжён! Его жители не изведают рабства! Их имение не будет пущено по ветру и сотни жизней не прервутся!
Бояре кланялись князьям. Ксения Мстиславна, натерпевшаяся за дни осады — она знала, что город воюют её родичи, — с радостным визгом повисла на шее мужа и расцеловалась с братом Изяславом, ради встречи и примирения закатив пир. Для полков выставили несколько бочек мёда и вина, забили быков, овец и коней. Дружины Братислава и Иванки кормили на княжьем дворе.
И только Ольбег Ратиборыч был недоволен. Он и многие простые вой, которые шли на войну и обещали родным и близким принести добычу. Что грабить придётся своих же русских людей, мало кто задумывался — главное, чтобы тебя не убили, а там хоть трава не расти! Коли не все князья понимали Русь единым целым, что говорить о смердах и чёрном люде! Ратники поварчивали, что, дескать, изяславльцы поскупились — за то, что избавились от беды, они должны были не десяток бочек выставить, а поить все полки допьяна и кормить
Ольбег Ратиборыч, понимая, что против князя идти опасно, лишь подначивал горячие головы — вы, мол, могли всё это взять, а теперь вам ни прибытка, ни чести. Даром только время потеряли. Мол, князья и так своё возьмут, а смерд опять ни с чем. Нас больше, уступили князья скрепя сердце. Сами небось локти кусают, на тех, кто решит их дело доделать, гневаться не станут. Он-де, боярин Ольбег, такие слова по княжьему наущению молвит. Мол, князьям крестное целование нарушать грех, а простые вои слова не давали. Князья-то и отроков своих послали в детинец для отвода глаз — чтоб после не возводили напраслины.
И уговорил! Нашлись люди, недовольные решением князей! Зелено вино сделало своё дело. И перед рассветом сотни ратников кинулись в Изяславль.
Стражи, перемирия ради, сильной не было, а те ратники, что стояли в дозоре, только и успели, что поднять тревогу. Порушив ворота, кияне с криками ворвались в город. Ночные улицы озарились огнями, послышался крик, звон оружия.
Перед рассветом сон самый сладкий. Брячислав заснул в объятиях молодой жены, утомлённый ласками, а пробудился от крика Михрюты, что колотил в дверь ложницы рукоятью меча:
— Князь! Беда!
Брячислав скатился с постели, ощупью отыскивая порты:
— Чего стряслось?
— Кияне в городе! Жгут и грабят!
Вскрикнула Ксения. Брячислав кинулся к окошку, откинул ставенку — и ахнул.
Вставал рассвет, но ярче первых лучей солнца над половиной города полыхало зарево — где-то в предместьях жгли избы. Княжеское подворье полнилось шумом и гамом.
— Княже! Они уже у детинца! — кричал Михрюта.
Ксения, как была, в одной сорочке, босая, простоволосая, птицей выскочила из постели и, отперев двери, ринулась в детскую — к Васильку. Брячислав замешкался ровно настолько, чтобы одеться и отыскать оружие.
Кияне и правда уже стучали топорами в тяжёлые створки ворот. Через стену метали стрелы и камни. Отроки Братислава и Иванка Захарьича, смешавшись с изяславльцами, с каменными лицами ждали сечи. Никто не верил, что придётся биться со своими. Но был приказ, и когда Брячислав встал среди них, стеной пошли вперёд.
Брячислав первым врубился в ряды врага. Дружинники шли за ним. И сражались против своих, и убивали, и гибли сами до тех пор, пока до остальных князей не дошла весть о ночном нападении. Вячеслав и Андрей подняли оставшихся ратников, с двух сторон вошли в Изяславль и разметали грабителей.
7
Тем временем остальные князья шли по земле Всеславьичей, не утруждая себя снисходительностью и жалостью к врагам, и полочане дрогнули. В стольном граде Всеславьичей ударило вечевое било, созывая народ на площадь перед Софией Полоцкой. Людство порешило — все беды земля терпит от князей. И не только от тех, что сейчас идут по ней с огнём и мечом, но и от своих, природных. Давид Всеславьич не сумел сберечь свою землю от нашествия — так долой его!
Полоцкий князь в те поры пребывал в горести. Вестей от сына Брячислава не было, что сотворилось в Изяславле, он узнал от гонца, а тот переврал с перепугу, и, по его словам, выходило, что князья обманом вынудили князя отпереть ворота, чтобы потом разграбить город. И когда горожане выкрикнули ему на вече: «Не люб!» — спорить не стал. Собрал верную дружину и уехал.