Мстислав Великий
Шрифт:
— Ох, сиротиночка! И куда ты головку-то преклонишь? Где тебе придётся жить?.. Неужто заставят по улицам милостыню просить?
— Не плачь, матушка, — пробовала утешать Ксения. — Авось всё образуется.
— Вот ведь судьбинушка горькая, — продолжала причитать княгиня. — И за что казнить невинных-то деточек! Вот нехристь! И терпит же Господь такого ирода!
— Не надо, матушка.
Княжий дружинник, что скакал подле их возка, насторожился, подслушивая хулу на князя.
— Всё образуется. Вот увидишь. Я попробую повидаться с батюшкой. Он не даст нас в
— За меня, старуху, не проси. Я и в монастыре проживу. За Василька проси. Пущай хоть над ним смилостивится великий князь!
Пленных полочан провозили через боковые, Лядские, ворота. На улицы высыпали толпы народа. Всем хотелось увидеть необычный поезд. Кияне помалкивали. Они видели, что под охраной ратников едут не половецкие ханши и не иноземки, а такие же русские женщины, да многие с малыми ребятишками. Это вызывало недоумение — что происходит и в чём вина женщин и детей?
Всех отвезли в Янчин монастырь на окраине Киева и высадили в тесном, грязном дворе. Княгини с тревогой озиралйсь по сторонам. Жена и дочери Ростислава Всеславьича отшатнулись, когда к ним подковыляла согбенная старушка-монахиня и прошамкала:
— Поди, поди за мной, ягодка!
— Ой, лишенько! Ой, горе-то какое! — запричитала старшая княжна, хватаясь за голову. — Зачем ты меня, мамонька, на свет-то породила! Зачем даровала мне долю злосчастную! Не жить мне на свете белом! Умереть во цвете лет! Ой, за что же мне доля-то такая! За что поругание!
Вслед за нею испуганно заголосили остальные. Ксении самой захотелось заплакать, особенно когда от матерей стали отделять старших сыновей. Женщинам казалось, что сыновей уводят от матерей нарочно, чтобы не видеть их смертный час.
Ксения пересилила себя и, обнимая цепляющегося за неё зарёванного сына, шагнула к боярину, что возглавлял поезд.
— Я Ксения Мстиславна, дочь Мстислава Киевского, — сказала она. — Поведай батюшке, что хочу видеть его и говорить с ним.
Ольбег Ратиборыч, назначенный старшим, посмотрел на княгиню и кивнул.
Миновало несколько наполненных страхом и ожиданием дней. Княгини с детьми жили в монастыре, расселённые в тесные, убогие кельи. Старших сыновей всё-таки увели, и княгини Глебова и Борисова, лишившаяся единственного сына, проливали слёзы. Все были уверены, что жён ждёт постриг. Не меньше страшила судьба мужей, отцов и сыновей.
Ксения жила надеждой. Боярин обещал. Да и Изяслав, прощаясь с сестрой, выказал надежду, что батюшка смилостивится. Великий князь не может забыть про родную дочь. Но дни шли, а Мстислав Мономашич и сам не приезжал, и никого не присылал от своего имени.
Но наконец в один прекрасный день ворота Янчина монастыря отворились. На двор, смущая монахинь, въехали ратники, и боярин Ратиборыч велел через игуменью передать узницам, чтоб собирались. Судьба их была решена.
Тот день был и вправду прекрасен. Несколько дней лили дожди, отвечая настроениям полоцких княгинь, а тут вдруг проглянуло солнце и жарко пригрело землю. Вкусно пахло свежестью и сыростью. Щебетали птицы. Но это не радовало княгинь. Уверенные, что это — их последний день на воле, они отстояли
Их снова провожал весь Киев. Люди ведали что-то, о чём не подозревали узницы. Иные прохожие бежали за возками, княгиням метали резаны и ногаты в милостыню, старухи крестились, шепча молитвы и заговоры, некоторые женщины плакали, а мужики смотрели на дружинников исподлобья.
На пристани возле Днепра ждали три ладьи. Возле них толпились дружинники, корабельщики заняли свои места. На мостках замер, расправив плечи, молодой витязь.
Борис Коломаныч был горд и счастлив. Всё детство и юность его прошли в Киеве, на женской половине дворца. Дед его, Мономах, был слишком занят делами Руси, да и мальчик был слишком мал, чтобы обращали на него внимание. А потому не осталось Мстиславу никаких распоряжений о его судьбе. Сам Мстислав тоже долгое время не замечал сестринича, пока тот не вырос и не стал путаться под ногами. Только тогда великий князь призвал его к себе.
Мало похожий на своего отца, Борис был высок и строен, но неопределённость его положения в Киеве как бы наложила отпечаток на его облик и душу, и перед великим князем стоял обычный человек, в котором только по платью можно было распознать княжича. Мстислав рассматривал его с подозрением — доносили, что Бориса несколько раз видели вблизи княгининой светлицы. Борису едва исполнилось пятнадцать, это был как раз тот возраст, когда мальчик становится мужчиной, впервые вкусив плотских утех. И хотя сомневаться в верности Агаши пока не приходилось, но Мономашич уже чувствовал свой возраст. Ему всё меньше хотелось плотских утех, государственные заботы и недуги давали о себе знать, а Агаша молода. Она может устать ждать его каждую ночь...
— Долго ты, Борис, чужой хлеб, ел, — начал великий князь. — Кормили мы тебя, ничего не прося. Ныне ты вырос, и можно с тебя службу требовать. Скажи, желаешь ли послужить Руси?
Такое начало разговора встревожило юношу.
— Ты сомневаешься во мне, княже? — удивился он. — Али я недостаточно тебе верен?
— Это правда, что худого от тебя до сей поры не видели. Но и добра тоже было мало. Как великий князь всея Руси, порешил я, что настала тебе пора показать, любишь ли ты родину свою.
Родину? Борис родился и вырос на Руси, родным языком считал русский и крестился в православную веру. Но мать ему говорила, чей он сын. Да и многие при Мстиславовом дворе утверждали, что юноша — наследник венгерского короля. Правда, сейчас на престоле двоюродный брат Коломана, Стефан...
— Люблю, — всё же ответил Борис.
— Вот и добро. И как моему верному слуге приказываю — собирайся в далёкий путь. Нечего тебе сидеть в Киеве. По моему приказу вскорости отплывают в Царь-град полоцкие князья, коие есть Руси враги. Не желаю я видеть их в пределах своих, потому и высылаю с жёнами и чадами, дабы даже семени противного не осталось. Ты отправишься с ними — проследишь, чтоб добрались они до Византии и там остались. Император Исаак упреждён, он уверил меня, что ждёт гостей. А справишь дело — и о награде не забуду. Стефан-то уже стар...