Мстиславцев посох
Шрифт:
Пришли, посели на пол рядом с Родионом его подмастерья. Один из них, долгорукий, с грудью, острым горбом выпертою, молвил тихо:
— Сказывают, московский государь послал до нас свой-го челядника верного, а с ним ярлык для чтения посполитым. Не ты ли, брат, будешь гонец-то?
Тихон положил к ногам опорожненное блюдо, засмеялся:
— Ой, далеко отпустили вы, ребята, думки свои!
— Думка броду за реку не спрашивает,- усмехнулся долгорукий.- А ты не таился бы от нас, московит. Мы те, кого ты шукаешь.
— Что таиться-то?
– пожал плечами Тихон.- Обознались во мне, ребята. Странник я простой, иконописец.
Он приметил, что слепец словно прислушивается к их разговору, покосился в ту сторону. Он знал, сколь чутки бывают слепые - а ну это наушник польского наместника? За такие разговоры в склепе сгноят. Родион перенял этот взгляд, успокоил:
— Жабрак - верный человек. Служил некогда у купца Тимофея Мстиславцева, с ним же в дружине под Оршу ходил, там и глаз лишился в бою. Эй, Ахрем!
Жабрак тотчас поднялся, будто ждал этого зова, сунул лиру поводыренку, направился к ним, выставив перед собой руки с дрожащими, нащупывающими пальцами.
— Седай-ко, Ахрем, выпей с нами.- Родион подал знак подмастерьям, долгорукий тут же выкатил бочонок, усадил слепца. Другой подмастерье, постарше, сходил к Еселю. Тот, закатав рукава, ловко наливал из бочонков и пляшек, поспевая еще собрать со столов опороженный посуд, утихомирить буянов, которым ударил в голову хмель,- в корчмах держали для такого дела дюжих детин-вышибал. У Еселя же управлялся Ярмола-немой: его медвежью хватку не один бражник испытал на своей хребтине.
— Спаси бог,- сказал слепец, обеими руками принимая полный цебрик.- Учуял: говор будто как московский, спытал у поводыренка - верно. По торговым справам ай с посольством до нас, добрый человек?
— Места родные проведать,- отвечал Тихон.
— А, ну-ну,- слепец слушал, кивал, к питву не притрагивался. Еще спросил: - Книжной премудрости обучен, слышно?
Тихон ответил. Говорить с лирником было удовольствие: умел тот слушать.
— Меня же господь лишил сей великой радости,- сказал слепец спокойно, без печали.- Ныне бреду по градам и весям родимой стороны, слухаю, что люди посполитые говорят, былины им сказываю, песни пою, псалмы про святых угодников - тем кормлюсь и разуму людей наставляю, доброте учу. А помогатые мои - отрок малый да лира ветхая. Книги ныне для меня за семью печатями - тьма. Поводыренок же грамоты не ведает и обучить нет как. В монастырь бы определить, мальчонка-то смышлен. Хочу поклониться о том игумену, на той неделе посля ярмарки повандруем в Пустынь,- лирник вытянул голову по-птичьи, вслушался.- Никак чужой кто,- пробормотал он, помаргивая лиловыми веками над глубоко запавшими глазницами.
— Да тут в кого ни ткни - чужой,- Родион переглянулся с московитом.
— Железы будто военные стучат,- Ахрем повернулся к двери.
В отворенную на пяту дверь вскочил Амелька, взмахнул широкими рукавами армяка.
— Тут. Бери его, живо!
Пригибаясь, словно ожидая нападения, вбегали гайдуки, окружали кут, где сидели Тихон и его собеседники.
— Эге,- спокойно сказал Родион, проворно схватил горящую лучину, утопил ее в корыте с водой.- Сигай, московит, в окно, мы их попридержим,- шепнул Тихону.
Погасли лучины и в других местах корчмы. Есель уперся тяжелыми руками в мокрый от пива прилавок, закричал, наклоняясь:
—
Как бы невзначай он толкнул плечом высокую сальную свечу, она скатилась с прилавка, погасла. Теперь только чело печи яростно скалилось в наступивший полумрак красными угольями. Трещали околенки в окнах, через них валились в темень двора какие-то люди.
— Тикай, брате, тикай!
– подталкивал Тихона к окну Родион, в то время как его подмастерья и еще несколько знакомых бочару ремесленников, раскатив бочки и бочонки, загородили ими дорогу стражникам, которые спотыкались и падали, гремя саблями и мушкетами.
— О пся крев!
– выругался соглядатай.- Запали, корчмарь, свечку, не то я подпалю твою вонючую бороду и буду светить ею заместо факела!
— Нечем запалить, пан стражник,- жалобно сказал Есель,- ей-богу, нечем!
— Ну лайдак!
– Амелька поднял возле печи длинные щипцы, выхватил ими пылающую головешку.
— Хутко, хутко!
– торопил Тихона бочар.
Но пока Тихон раздумывал, надо ли ему спасаться, перед ним появился перескочивший через бочки Амелька с пистолем в правой руке и головешкой в левой.
— То ошибка, ясновельможный,- успел еще вымолвить Тихон. В следующий миг соглядатай подпрыгнул и ударил его по голове тяжелой рукоятью пистоля. Рассвирепевший Родиоп раскидал подоспевших гайдуков, вырвал у соглядатая щипцы с головешкой. Но этого Тихон уже не видел.
ЛАДА
Петрок поджидал Ладу на Дивьей горе. В густых зарослях сирени на крутом южном склоне пощелкивали соловьи, прочищали горло, готовились к близкому уж вечеру. Тогда соловьиный клир грянет во всю силу. Теперь же птиц пугали крики возчиков внизу, на Смоленском гостинце: купеческие обозы торопились засветло попасть в город. У ворот перед брамой стояли дюжие стражники, взимали мыту - пошлину за въезд, покрикивали на смердов, которые с клунками толклись между храпящими лошадиными мордами. Возы шли в два ряда.
Лада с Петроком потому и любили приходить сюда, что Смоленский гостинец почти никогда не пустовал. То и дело шли и ехали по нему в Мстиславль гости: грузно катились возы с товаром из Московии и гораздо дальних краев - длинные, старательно укрытые кожами, увязанные смолеными веревками и сыромятными ремнями. На передних и задних телегах обозов - нечто вроде шалашей. Там прятались возчики от ненастья, спали в дороге, торчали наружу их сапоги с узкими голенищами, с острыми загнутыми мысами, густо заляпанные желтым дорожным глеем.
А спуститься на выгон перед Посольской слободой! Галдят на разных наречиях люди, ржут кони, мычат протяжно волы, обреченно блеют овцы, клубится чад над раскаленными жаровнями, в горле першит от пыли и крепкого духа конского пота и жареной баранины с чесноком. Приходят сюда из города крамники за товаром для своих лавчонок - приезжие купцы перекидывают им на руки тяжелые скрутки турецкого бархата, малинового, зеленого, с золотыми и серебряными узорами, атлас небесный, адамашку двоеличную, китайскую, индийскую; в широкие лозовые коши перекладывают связки татарских сафьяновых сапожек, блестят призывно серебряные звонкие подковки. Завтра все это появится во мстиславльских крамах, лавчонках, вселяя зуд беспокойства в души городских модниц.