Мстиславцев посох

Ялугин Эрнест Васильевич

Уловив завистливый взгляд Никодима, Тихон хлопнул причетника по гнутой спине.

— Давай со мной, приятель! Что тебе до конца лет своих коптиться тут?

Никодим втянул в плечи голову, быстро, по-птичьи оглянулся на отворенную дверь церкви, где все еще завивался, вытягиваясь в притвор, радужно-рыжий от дневного света, липкий свечной дым.

— Малевать я не горазд,- отвечал он тонким голосом,- и дети мои малы.

— Жаль, брат, вдвоем бы с верным человеком веселее идтить-то.

Причетник достал из шандала оплывший огарок толстой свечи, задул пламя, осторожно положил

огарок на полный поднос, вздохнул.

— Много ты где ходил уж, видно,- он маленькими шажками приблизился к клиросу, неслышно опустил на него поднос.

Тихон засмеялся, расстегнул жаркий суконный кафтан.

— Было, брат. Вот с посольством московским в Римскую землю ходил смотреть-примечать. Высматривали да переманивали в Москву муралей, чтоб могли каменные стены класть искусно, добрых лекарей и механиков хитрых. Смотрел я работу иконописцев тамошних - понравилось; однако нашим дай волю да подучи - не хуже римских будут. Вот друкари ихние вельми добрые, а мы бедны.

Причетник кивал острым носом, слушал, сморкаясь в полу широкого промасленного стихаря.

— А скажи-ка,- вдруг переменил разговор московит,- кто это у вас ставень в притворе оздобил так потешно?

Никодим хихикнул.

— Приметлив ты, гляжу. То мальчонка один, купеческой вдовы сын. Отец Евтихий ему покровитель, пригрел сироту, с его дозволу малый и постругал ставень-то. Нам же от того беспокойство: староста недоволен весьма за намек да кое-кто из прихожан состоятельных таксамо - уж и храм норовят обходить,- причетник наклонился к московиту, зашептал: - Батюшка же Евтихий усмехается. Пущай, изрек, напоминает грешникам про геенну огненну. Да и мало ли что кому подеялось там. Кажный себя в том зрит, к чему втайне склонен.

От вольного Тихонова смеха причетник аж присел, замахал скоренько длинными рукавами стихаря. Московит же вполголоса:

— Смел поп-то. Но мне бы того мальчонку повидать. Живет далеко ли?

Никодим сощурился, пригладил скудную волосом бороду.

— То Тимофея Мстиславцева сынок. Однако поговори допрежь с батюшкой Евтихием. Дело верней будет. Мальчонка же в Пустынском Успенском монастыре - в послушниках.

— В монахи готовится?
– Тихон не сумел скрыть досады.

— Школа у них там, в монастыре-то. Однако возможно и пострижение.

Причетник проводил московита до паперти. Не перекрестившись, еще в церковном притворе Тихон надел шапку. Глядя вслед былому товарищу детства, причетник со смешанным чувством зависти и неодобрения покачал головой.

Шаркая ногами и бездумно усмехаясь, он побрел через опустевшую и душную церковь к клиросу, где все еще дымились огарки свечей: толстые - от богатых прихожан, тонкие, как детский мизинец,- от вдов, нищих странников и незадачливых учеников сапожников с нижней Слободки, где селились сбежавшие от господарей мужики.

В СВИТОЧНОЙ КЕЛЬЕ

Монастырская трапезная имела две пристройки, как бы два крыла, одно из которых выдвинуто было к северу, там обычно помещали приезжих; в южном, более приземистом, находилась свиточная келья.

Недавно Петрок получил от дьякона Гаврилы дозвол бывать там, ибо грамоту

затвердил крепко и уважение к книгам имел великое, как объявил о том его наставник. Раньше право такое дано было только Сымону - купеческого старшины Апанаса Белого сынку, однако усердия тот особого в чтении не проявлял: любил больше уходить за монастырские стены, в сосновые перелески, ловил в петли зайцев, ставил капканы на лисиц, подстерегал барсуков на водопойных тропах. С чернецом - пропойцею Еремою вытапливал затем барсучье сало, продавал монахам, которые пользовали им хворых в окрестностях и мзду от того имели немалую.

Сын купеческого старшины выделялся среди прочих монастырских школяров ростом и силою, был смышлен, грамоту одолевал без подзатыльников, розог и стояния в углу на гречневых зернах. Речь у Сымона важная, каждому бы он указывал, все школяры под его рукой. Один Петрок держался против купеческого сынка твердо, ни в чем спуску не давал.

...Петрок плечом толкнул тяжелую дверь. В келье книжного сховища было прохладно и по-особому тихо: казалось, время тут замедлило свой бег, уживались мирно друг с дружкой многие лета, поселившись в пыльных фолиантах. Над придвинутым к узкому окну пюпитром горела толстая сальная свеча. Пламя ее медленно шевелилось, отражаясь в широком пюпитре,- коричневая и закапанная салом и воском доска была до глади вытерта многими локтями.

Несмотря на ранний час, в келье уже были люди. Несколько монахов в черных рясах, молчаливые и с отрешенными ликами, медленно водили глазами по желтым страницам старинных книг. Петрок тихо, как мышь, прошмыгнул в угол, перекрестившись, сел на низкую скамью, покосился на хранителя книжной кельи - иссохшего старца, дремавшего в кресле. Книги лежали на полках вдоль всей задней стены, они пахли кожей, старой медью и ладаном.

Петрок взял рукописный свиток, развернул его, с трепетом ощутив под пальцами гладкую прохладу древнего пергамента. Медлительная вязь буквиц, где в большую были вписаны еще и меньшие, складывалась в мудрые слова, писанные слитно друг с другом.

«Что умеете хорошего, того не забывайте,- ловил Петрок глазами знакомые строки из «Поучения Владимира Мономаха детям»,- а чего не умеете, тому учитесь - как отец мой, дома сидя, знал пять языков, оттого и честь ему была от других стран. Леность ведь мать всему дурному: что кто умеет, то забудет, а чего не умеет, тому не научится. Добро же творя, не пенитесь ни на что хорошее. Пусть не застанет вас солнце в постели».

«Сказать ли на исповеди обо всем?» - Петрок отложил свиток, однако, уловив на себе взгляд старца-монаха, нащупал рукопись, потянул на колени.

«Был един народ славянский,- читал он в другом месте,- и те славяне, что сидели по Дунаю, покоренные уграми, и моравы, и чехи, и поляне, которых теперь называют Русь...»

«Стало быть, мы поляне? Или родимичи, о которых сказано: осели по обоим бокам Сожа в верховьях реки?
– Петрок снова задумался.- Признаюсь - еще не пустит игумен домой. А там мать ждет, Лада...»

Рукопись покатилась с его колен, встревоженные монахи заворочали косматыми головами. Петрок торопливо наклонился, поднял свиток.