Мстиславцев посох
Шрифт:
А от заходних, Могилевских, ворот если поглядеть, идут во Мстиславль обозы иноземных гостей: из варяжских стран везут мечи, топоры, пряжки, из Ливонии - янтарь, из Германии - вина, имбирь, миндаль, соль. Что остается в городе, а многое отправляют дальше - в Смоленск и Москву.
«А и велика земля наша»,- думает Петрок, вглядываясь в пеструю людскую суету. Не раз хотелось все это намалевать краской либо на березовой пластине выжечь. Да нельзя: отец Евтихий наставляет - изображения достойно токмо божественное, лики и жития святых угодников, мирское же малевать грех. Но тянется Петрокова рука творить
Лада пришла в обычный час. В кончик спущенной черной косы вплетены китайки-ленты шелку разноцветного, андарак на ней мягкой шерсти, синий с красным, с разводами и узорами, фартук белый с вышивкой, на ногах желтые сапожки с кистями. Петрок глаз не в силах отвести от ее лица - румяного, жаркого, с прямым тонким носом, с малым припухлым ртом, словно держит Лада губами спелую вишню.
Поздоровались церемонно. На плоском камне разостлал Петрок старый материи платок, которым перед тем старательно обернуты были две книги. Лада осторожно взяла одну.
— По ней читать будем?
– Она села, положила книгу на колени, открыла с радостным изумлением. Не подобна на прежние была книга - и не тем, что была нова, но всем выглядом своим: строй буквиц особенно ровный, просветленный да округлый, в заглавных литерах заставки с узором, в орнаменте изображены знакомые цветы и травы, птицы и звери.
— Батюшка Евтихий ныне дал,- Петрок садится рядом с Ладой, заглядывает в книгу.- Наших земель майстром сработана. Читай-ка.
Лада починает нараспев, вполголоса: «Я, Францишек Скоринин сын из Полоцка, в лекарских науках доктор, повелел сию Псалтырь тиснуть русскими буквами и славянским языком ради преумножения общего блага и по той причине, что меня милостивый бог с того языка на свет пустил».
Петрок поглядывает на Ладу, улыбается краешками губ - ладно она читает, и в монастырской школе похвалы удостоилась бы. Но о том, что он обучает Ладу чтению и письму, ведает один Ипатий: слыханное ли дело - грамоте девку-простолюдинку учить! Ее забота - ухват да кросна, холсты ткать себе на приданое.
Лада была понятлива: буквицы схватывала на лету. Петрок радовался ее успехам и своему учительскому умению. Наставлял он толково и терпеливо - не в пример дьякону Гавриле: тот мог в трудном месте и псалтырем огреть, дабы легче входила грамота в голову. Однако Петрок не был в обиде, если и попадало,- абы грамоту одолеть наилучше.
— А вот еще слушай-ка, - Петрок раскрыл другую книгу, читает: «Людям простым, посполитым на пользу и размножение добрых обычаев, чтобы они научились мудрости». Еще ни в одной книге не встречал Петрок такого душевного слова к тому, кто станет читать. Казались книги оттого пришельцами из далекого чужого мира.
Петрок встречается взглядом с Ладой. «Что за глаза у нее! Словно васильки в жите после теплого дождика,- думает он.- Нет, наверное, таких красок, чтоб написать это кистью».
Лада тоже приглядывается к Петроку.
— Это кто ж тебя?
– увидела она синяк.
– На перевозе... Бревна мокрые, скочил, послизнулся.
Петрок
Лада осторожно дотронулась до разбитой скулы своей узкой прохладной ладонью. Петрок зажмурил глаза.
— Полегчало-то как отразу.
Лада зарделась, отняла руку. Петрок прочел вдруг охрипшим голосом: «Эти книги полезно читать всякому человеку, мудрому и безумному, богатому и убогому, молодому и старому; особенно же тем, которые хотят иметь добрые обычаи и познать мудрость и науку. Ибо в сих притчах сокрыта мудрость, якобы моц в драгом камени, и яко злато в земли, и ядро в ореху».
— Красномовно-то как,- говорит Петрок и осекается обиженно: Лада его не слушает, смотрит вниз широко раскрытыми глазами.
— Гляди, соловеюшко,- шепчет она.- Серенький. Махонький. И где только держит свой голос! Ай, улетел! Это мы его напугали.
Петрок перестал хмуриться: как будешь сердиться на Ладу? А она вскочила, засмеялась.
— Айда вниз!
Побежала по крутому склону, скользя по молодой мураве, ныряя под ветви,- вот уже синее пламя андарака мелькает в самой чащобе сиреневых кустов, уже возле дороги серебряным колокольцем звенит ее голос:
— Ау, Петрок! Ау!
Он прыгает с невысокого глинистого обрыва, как выпущенный на волю зубренок, прикрыв локтем лицо, отважно вламывается в зеленый чащобник.
Их заметил стражник возле ворот, притворно-грозно стучит прикладом мушкета.
— Геть! Геть!
– кричит он.
Лада хватает Петрока за руку, с деланным ужасом круглит глаза. Бегут вдоль идущей на подъем дороги, следом за возами, которые, миновав браму, весело катят в город.
— Ой!
– вдруг останавливается Лада.- А книги?! Их ведь домовой утащит!
Она поворачивает, озабоченная.
— Тут же нет домовых,- говорит Петрок, едва поспевая следом.
— Как же, он придет из дому и все попрячет. Да так, что не сыщешь потом. Домовой вельми не любит, когда что-либо покидают без присмотра.
Псалтырь лежал на камне раскрытый, было снизу видно, как шевелятся страницы. У Петрока похолодело в груди: вдруг вот сейчас книга и пропадет на глазах. Он подбежал первым, отдышался, крикнул звонко:
— То ветер, Лада, ветер!
Лада молча взяла книгу, закрыла, прижала к себе.
— А видала ты домового?
– Петрок опускается на камень, ветер обвевает разгоряченное лицо.
— И-и, сколько раз,- сказала шепотом Лада. Она сложила книги, заворачивает их в платок.
— Какой он из себя-то?
– Петрок отодвигается, уступает Ладе место.
— Всякий. Каким ему надобно,- Лада озирается на церковную ограду, по которой ползут багряные блики заката.- Бабушка моя сколь раз его видала, хатника-то. Его всякий может увидеть: возьми только вечером в церкви запаленную свечу да принеси ее с огнем домой и поднимись в полночь на чердак. Тут он и будет лежать. Прикинется кошкой, собакой ли, а то человеком нагим и лежит, смотрит. Его надо непременно прикрыть, тогда он станет ласковый и какое желание ему ни скажешь - исполнит. А еще, если у кого в доме беда, надо хатнику относ сделать - в чистую онучу заверни соли и хлеба краюшку да на ночь и положь под поветь либо на ворота. Утром рано посмотри: не окажется на месте относа, значит, хатник его принял, беду уведет из дому, а нет - худо.