Мстительная волшебница
Шрифт:
…Хайри принялся разглагольствовать о книгах. У человека зазвенело в ушах, перед глазами поплыли темные круги. Ему стало казаться, что Хайри и тот, другой, то удаляются, то приближаются, то приближаются, то удаляются. Потом, потом они завертелись… Завертелись, завертелись…
Недждет все смотрит на человека, не отрывает от него своих глаз. А глаза у Недждета голубые-голубые, хитрые-хитрые.
— Нет, — произносит вдруг человек, — я раздумал продавать книги!
…Голубые, хитрые глаза Недждета даже тускнеют от огорчения.
— Я нашел работу…
Они что-то спрашивают, он что-то отвечает. Он отвечает, они спрашивают… Он что-то говорит, они встают, он тоже встает и идет вместе с ними в ресторан. В ресторане тень и прохлада. Человек по-прежнему рассеян, но он уже не думает о двух буханках хлеба и копченом мясе. Не то что не думает, думает, только мысли его как-то спутанны и сидят глубоко…
— Мама, полдень уже, а его все нет, — говорит девочка.
— Придет, — отвечает мать, — потерпи, дочка!
— Не могу, не могу. У меня живот болит… Мне кажется, что стены шатаются.
Женщина знает, что муж скоро не придет. Знает, что, если бы он продал книги, давно был бы дома. Кому, если не ей, знать, как он привязан к семье, как он рвался домой, когда у него была работа.
«Наверное, у него не купили книги. Чтоб им погибнуть! Откуда берутся такие люди? Что мы сделали им плохого? У них шикарные особняки, поместья, автомобили… Почему он мне не разрешает работать на фабрике? Ревнует? — женщина горделиво улыбнулась. — Ревнует, конечно, ревнует!»
— Ох, мамочка, не придет он, не придет!
— Придет, девочка, обязательно придет. Потерпи.
Женщина идет к соседям, берет в долг полбуханки хлеба. Девочка с жадностью съедает этот хлеб.
Вечером девочку снова мучит голод, но она хочет спать. Мать укладывает ее в постель, накрывает тонким одеялом, а сама идет по соседям. Может, у них найдется работа, она готова вязать, мыть полы, стирать белье…
…Дверь открыта. Человек со свертками под мышками, пошатываясь, входит в комнату. Он останавливается, улыбается, качает головой, подходит к зеркалу и пристально смотрит на себя. Потом замечает спящую дочь, направляется к ней, но роняет один из пакетов, сердится, швыряет второй и с силой ударяет его ногой.
— Где она?
Он снова идет к зеркалу и начинает внимательно разглядывать себя. Худое, заросшее колючей щетиной лицо, красные ввалившиеся глаза… «Мужчина… тоже мне мужчина!.. Хозяин дома! Права жена, если не любит!» Взмах кулака, и осколки со звоном сыплются на пол.
Девочка проснулась. Она видит, как отец топчет ногами осколки разбитого зеркала.
— Папочка!
Человек смотрит на девочку'!
Девочка, съежившись, испуганно смотрит на отца.
— Не любите вы меня, ни ты, ни твоя мать… Не любите, лжете мне, лжете, что любите.
— Честное слово, любим, папочка.
— Вранье. Ни ты, ни твоя мать ни капельки меня не любите! Вы хотите, чтобы я умер, а потом…
— Я очень люблю тебя, папочка.
— Да разве можно любить безработного отца, безработного мужа?
Девочка плачет. Ей кажется, что
— Где она в такой поздний час? Скажет, к соседям ходила. Ложь! Думает, обманет меня…
Человек зашатался, но, схватившись рукой за стенку, удержался. Ему стало совсем худо. Кружилась голова…
Когда женщина вернулась домой, была уже ночь. Она зажгла в комнате свет и увидела на полу мужа. Он спал, положив голову на сверток книг. Девочка спала в постели.
Женщина тяжело вздохнула. Она ощутила всю силу мучительного голода.
Дурная женщина
•
Окинув меня испытующим взглядом, женщина прошла мимо. Добрела до конца аллеи, вернулась и присела на край скамейки, на которой сидел я.
Проспект, пролегавший за парком, был залит ярким июльским солнцем. Все вокруг словно дремало — поникшая зелень, деревья, дома. Растянувшись под деревом, спала беспризорная кошка; она тяжело дышала, ее облезлое брюхо медленно вздымалось.
Делая вид, что смотрю на кошку, я незаметно следил за женщиной. Вконец стоптанные туфли, слишком широкие бедра, не в меру открытая блузка, огромные дряблые груди и угольки больших, круглых глаз. Женщина тоже украдкой поглядывала на меня. Наши взгляды встретились.
— Очень жарко! — сказала женщина и вытерла грязным платком морщинистый лоб.
— Да, очень.
Она подвинулась ближе.
— Вы, должно быть, не здешний.
— Не здешний.
— Из каких же краев?
Я сказал. Она живо заинтересовалась:
— Зачем же вы бросили такие места, приехали сюда?
Если бы я знал, зачем приехал! Во всяком случае не затем, чтобы испытать счастье стать жителем большого города, и уж, конечно, не потому, что тосковал по трамваям, высоким зданиям и морю. Женщина ждала ответа.
— Не знаю, приехал вот.
— Не торговлей ли вы занимаетесь?
— Нет.
— А чем?
— Думаете, что-нибудь изменится, если я вам скажу?
— Верно… ничего не изменится, — она с грустью покачала головой.
Мы оба уставились на кошку. Ее облезлое брюхо вздрагивало.
— Кошка, и та счастливее нас, — произнесла женщина после долгого молчания.
Я вопросительно посмотрел на нее. Она объяснила:
— Я предпочла бы быть такой вот облезлой кошкой. Тогда можно было бы насытиться из любой помойной ямы, заснуть под любым забором.
Она посмотрела на меня, ожидая вопроса. Я молчал.
— Уже несколько дней я не ела досыта, — продолжала она. — Проститутка? Да, проститутка. Взгляни на меня. Никому уже не нравлюсь. Никто и не смотрит. Устала всем в глаза заглядывать. Работы бы. Да где ее взять? Хотела помереть — дьявол нашептывал броситься с Баязитовой башни в море. Не смогла… Трудно оказалось с жизнью расстаться. Поганая трусость. Заснуть бы и не проснуться. Жена одного армянина приютила меня в своем подвале. Иногда думаю, убью себя, да тут же сердце начинает ныть: хозяйка-то хлопот не оберется.