Мстительная волшебница
Шрифт:
Мастер брезгливо поморщился, наклонился к ребенку, повернул его голову к себе. Это был рабочий одиннадцатого пресса, мальчишка Сами. Мастер потряс его за плечо. Сами вздрогнул. Мастер потряс его еще раз, еще и еще. Сами застонал, что-то пробормотал, но в себя не пришел.
Джеляль погасил фонарик, сунул его в задний карман, приподнял мальчика и посадил.
Сами очнулся, увидел мастера. И страх сковал его.
— Ей-богу, мастер, я бессовестный, что… — плакал Сами.
— Замолчи, замолчи. Посмотри, как ты испачкался. Ну
Сами пошел к станку, протирая глаза.
За полчаса мастер обошел все углы и дыры, где ребята могли бы прятаться от начальственного глаза. Он осмотрел упаковочные ящики, угольные бункеры, заглянул за мешки и в углубления прессов. Он будил спящих, отправлял их к станкам. Штрафа Джеляль никому не записал.
Было без десяти три. Мальчишка Нури позвал мастера Джеляля.
— Посмотри-ка, мастер, что с моим станком, — попросил он.
Старший мастер, скрестив руки на груди, стоял у порога своей конторки. Пока Джеляль осматривал болванку, Нури удрал. «Попался мастер», решил Сами. Нет, Сами, Джеляля не так-то просто надуть. Он все видит, но думает: «Ничего… пусть бедняга вздремнет, не подыхать же здесь…»
Воздух раскален. Людей, слабо освещаемых тусклыми электрическими лампочками, казалось, извлекли из бочек с оливковым маслом. Под фрезерными станками — горы металлических стружек.
Утром пожаловал хозяин фабрики — небольшого роста ладный человек. Он вошел в свой кабинет и долго беседовал сначала со старшим мастером, потом с мастером Джелялем. Однако Джелялю о жалобе старшего мастера он ничего не сказал. А когда Джеляль выходил, хозяин протянул ему голубой конверт.
— Ты ведь всю ночь не спал.
Поблагодарив хозяина, Джеляль взял конверт.
— Помирись со старшим мастером, хорошо?
В конверте было двадцать пять лир.
Покойница
•
Квартал словно громом поразило известие о том, что Зехра с прядильной повесилась. Мужчины, женщины, дети — все жители нашего двора, дома албанца Нури, лачуг курдов собрались возле дома, где жила Зехра. Трое детей покойной — девочка и два мальчика, мал-мала меньше, — жались перед дверями и плакали так, что было слышно в конце улицы.
Когда прибыли полиция, следователь, прокурор и врач, всех прогнали. Остались лишь ткач Хайдар, курд Керем и я. Полицейские встали у калитки, чтоб не пускать любопытных. Открыли дверь. Зехра висит, качается, прямая как свеча… Сияли… Глаза навыкат… Да простит Аллах нам наши грехи, и я поглядывал на Зехру — чертовски хороша была и плутовата. Да что теперь говорить… Короче — вынули ее из петли, положили на седир — коврик для молитвы, теплая еще. Врач, как водится, принялся за осмотр. Следователь — молодой парень — тут же. Врач составил акт, следователь дал разрешение похоронить и, как положено, приступил к следствию. Мы накрыли Зехру шерстяным
Сначала следователь выслушал пекаря Исхана — старожила квартала. Хоть ему уже за пятьдесят, бабенку он не упустит — волокита из волокит. Он рассказал:
— Пришли эти дети, господин… в руках у них миска. «Ихсан-баба, — говорят, — испеки нам хлеб»… Взял я миску, посмотрел — не мука, а отруби, взял в руки — труха. Нельзя, говорю, это печь. Наверное, мать просто хотела отделаться от вас. Да-а-а… Дети… бедненькие, такие маленькие, грязные, голодные. «Ихсан-баба, — говорят, — кушать хочется». Кто знает, когда они ели? Глядишь на них — сердце разрывается. Взял я пару буханок свежего хлеба и говорю: а ну, ведите меня.
— Сколько лет ты печешь хлеб в этом квартале? — прервал его следователь.
— Да лет двадцать будет…
— Так что ж, до сих пор не знаешь, где дом Зехры?
Пекарь растерялся, нахмурил брови, призадумался:
— Это рабочий квартал, бей… рабочий люд, что муравьи — сегодня здесь, завтра, смотришь, перебрались в другое место. Зехру я, конечно, знал, но в какой комнате жила, не ведал.
— Буханки ты собирался бесплатно отдать?
— Ну да… доброе дело… малые дети…
— Значит, бесплатно? В таком случае мог и с детьми послать. Зачем же самому ходить?
Пекарь был окончательно сбит с толку, покраснел, оглядел собравшихся, увидел улыбки на лицах женщин и разозлился:
— Я ее повесил, что ли?.. Вижу, малые детишки…
— Разве я сказал, что ты ее повесил?
Одна из женщин громко хихикнула. Следователь повернулся к ней. Это была Фитнет.
— Чего смеешься?
Поправив белую косынку, Фитнет опустила голову.
— Говори, чего смеешься?
Фитнет выпрямилась.
— Ничего…
— Что здесь театр, что ли? — строго спросил следователь.
Фитнет смущенно пожала плечами.
— Нет…
Следователь смерил Фитнет оценивающим взглядом.
— Что было дальше? — снова обратился он к пекарю.
— Дальше, дай бог вам благополучия, бей… пошел я за детишками. Подходим к дому, дверь закрыта, — он указал на дверь в комнату Зехры, — толкнул ногой, открылась. Вхожу — темно. Присмотрелся — висит…
Потом следователь допросил соседей Зехры.
Одна старуха долго расписывала красоту, доброту и рассудительность покойной.
— Я ее очень любила, бей, уж очень она была похожа на мою покойную дочь, — завершила старуха свои показания и горько зарыдала.
Это развеселило всех. Следователь тоже улыбался. Старуха врала, дочери у нее никогда не было.
Последней следователь допрашивал Фитнет, ту, которая смеялась.
— Зехра была моей подругой, — сказала Фитнет. — До ссоры мы всегда вместе ходили на работу. Замуж она вышла позже меня, муж ее сейчас в армии.
— А как насчет поведения? Я хочу сказать, как она вела себя после того, как ее мужа взяли в армию?