Муля, не нервируй… Книга 2
Шрифт:
— На тебе лица нет, Муля, — строго сказал он, — я тебя не пить заставляю, а как лекарство. От одной рюмочки не опьянеешь, зато крыситься на весь белый свет перестанешь. Это же праздник! Орфей, наливай ему до краёв, я сказал.
Я выпил. А потом ещё… раза два.
И мир раскрасился во все цвета радуги, заиграл новыми красками. Так что в ЗАГС я уже шел в совершенно другом настроении.
Этот апрельский денёк беззаботно звенел трамвайными проводами над широким проспектом, даже не подозревая, что сегодня целых четыре хороших советских человека добровольно обменяют свободу на брак. Хоть и было сыровато после ночного
В вестибюле пахло нафталином и одеколоном фабрики «Новая заря». На мраморной лестнице, под портретом скептически улыбающегося Сталина, два потока гостей смешивались, словно течения в Саргассовом море. Слева находились гости будущей четы Печкиных: соседи из коммуналки и из нашего двора, а также некоторые артисты из театра Глориозова. Я узнал корпулентную актрису в палантине из кролика, седоусого гримера, который зажал под мышкой коробку конфет, и, неожиданно — приму Леонтину в кокетливой шляпке. Справа интеллигентно толпились сотрудники НИИ физколлоидной химии: мужчины в роговых очках и костюмах, строгие женщины с широкими бровями, в платьях из бязи, и с портфелями вместо сумок.
Зажатый между гостями, я ловил лишь обрывки фраз:
— Ты слышала, Модест Фёдорович женится на своей аспирантке? Говорят, она на двадцать лет моложе… Он ей диссертацию пишет!
— Какой кошмар, она что, в положении?
— А Печкин-то! Вчера в «Скоморохе Памфалоне» так кликушествовал, зрители в восторге. А одну старушку даже валерьянкой потом отпаивали.
— Кто бы подумал, этот Печкин, такой себе бездарь, а сама Раневская тамадой, говорят, у него будет…
Мда, люди никогда не меняются, во все времена. И при коммунизме, и при капитализме — одно и то же.
Регистрационный зал №1, где ждали Печкина и Ложкину, был обильно украшен бумажными гирляндами и плакатом «Мир! Труд! Май!», который повесили прямо на шторы с ламбрекенами цвета «чайная роза» (или же забыли снять). В зале №2, предназначенном для Модеста Фёдоровича и Машеньки, на столе уже стояла огромная напольная ваза с искусственными гвоздиками — подарок от парткома института.
Печкин сегодня превзошел сам себя — в бархатном пиджаке, с печальной улыбкой Моны Лизы, он бережно поддерживал под руку Варвару Ложкину. Ее платье шуршало, как осенние листья на ветру, а густая фата до пола вызывала жгучую зависть у всех наших соседок.
— Товарищи, просим пройти! Проходите, не толпитесь в дверях! — гаркнула служащая, и гости хлынули в зал, обгоняя друг друга.
Я наблюдал, как регистраторша с лицом мопса и фигурой кузнеца, чеканит торжественную речь, как включили гимн Советского союза. Варвара Ложкина расписывалась молча, выражение лица её при этом было счастливое и немножечко свирепое. А вот Печкин что-то говорил, но мне не было слышно. Перед тем, как поставить подпись он долго-долго смотрел на текст, всё вздыхал, мялся, но потом расписался. Новобрачные обменялись кольцами и невинным поцелуем. Гости захлопали,
Не успели смолкнуть аплодисменты за моей спиной, как в зал №2 уже входил Модест Фёдорович с будущей супругой. Он был в строгом чёрном костюме и галстуке. Машенька, в голубом платье до колена и туфлях на «манной» подошве, смущённо держала увесистый букет из гвоздик.
Я краем глаза выхватил Дусю в новом нарядном платье и без платка, зато с локонами. Она украдкой утирала глаза платочком.
Здесь повторилась та же картина: речь, гимн, роспись, обмен кольцами и поцелуй.
— Товарищ Бубнов, поздравляем с вступлением в законный брак! — какой-то важный сотрудник НИИ, вручая хрустальную вазу, подмигнул и попытался выдать шутку: — Для реактивов пригодится.
Все угодливо захихикали. Из этого я понял, что важный сотрудник явно из руководства.
Протиснувшись между гостями, я от души поздравил отчима и Машеньку.
— Муля, ты должен будешь сказать речь в ресторане, от нашей семьи! — шепнул Модест Фёдорович, но его перебил звон бокалов: гости из соседнего зала, захмелев от креплёного вина, грянули «Катюшу» в джазовой аранжировке.
А потом начались гулянки.
Сперва я решил отметиться у Печкиных. Соседи же.
Комната Печкиных, с свежепобеленным потолком, коврами на всех четырёх стенах и огромным длинным столом через всю комнату, уже ломилась от соседей и еды. На столах, сдвинутых из всех комнат и кухни, стояли: студень, котлеты, голубцы, тушенная с мясом и грибами картошка, селедка под «шубой»…
— Муля, держи! — Григорий протянул мне граненый стакан с казёнкой, наполненный почти полностью. За стеной, в соседней комнате, спорили, на кухне вроде как ссорились, где-то в коридоре затянули песню:
— « Веселей играй, гармошка, и раздайся, хоровод…»
Гости подпевали, спотыкаясь о ведра в коридоре.
Во дворе, где решили танцевать, если не будет дождя, Герасим заводил патефон:
— Рио-Рита, дура ты, Рио-Рита!
Тамада, толстая тётка с суровым лицом, требовательным голосом разбивала всех на пары и раздавала листочки со словами.
— Муля, давай я скажу тост и нужно бежать отсюда, — шепнула мне Фаина Георгиевна, — терпеть не могу все эти народные игрища.
Я был с нею вполне солидарный.
Мы дождались, когда подойдёт Арсений, фотограф, которого уговорила Фаина Георгиевна, а я оплатил. Он был длинноволосый и бородатый. И напоминал хиппи. Зато у него был фотоаппарат и желание отработать гонорар, а также выпить и поесть на свадьбе надурняк.
Мы вернулись в комнату, к гостям, и я поднял стакан с водкой:
— Дорогие Пётр Кузьмич и Варвара Карповна! — провозгласил я, — мы с Фаиной Георгиевной долго думали, что бы вам такое подарить, чтобы затмить всех гостей!
Гости засмеялись и захлопали. Белла из своего места показала мне большой палец, мол, молодцы.
Дождавшись тишины, я продолжил:
— И поэтому, когда Фаина Георгиевна предложила подарить вам фотосессию, я сразу же согласился. Знакомьтесь. Это — Арсений. Он фотограф. И сегодня весь вечер будет фотографировать вас и ваших гостей. Чтобы этот свадебный день запомнился вам навсегда!