Муля, не нервируй…
Шрифт:
— И как же вы сейчас живёте? — потрясённо спросил я.
— Да как, — усмехнулась Белла, — живу как все. От зарплаты до зарплаты.
— Но вы же ещё не на пенсии?
— Ещё полтора года, — вздохнула она.
— И где вы?
— Играю на рояле.
— Оу! Так вы в филармонии?
— Да в какой филармонии! В ресторане я играю, — она резко вытащила папиросу и подкурила.
Я допивал чай, как в коридоре послышались возбуждённые злые голоса и шум.
— Пошли! — глаза Беллы заискрились любопытством, и она первая
С сожалением взглянув на два недоеденных бутерброда на тарелке, я последовал за нею.
А в коридоре царил хаос. Я сперва не мог понять, в чём суть очередного конфликта, но потом увидел, что вернулись с работы молодая женщина и мужчина, чуть постарше. К женщине льнул Колька. Поэтому я понял, что это «мама Лиля». А тот гориллообразный мужик, соответственно, «папа Гриша».
Это была странная пара. Горилообразный «папа Гриша», напоминал помесь Кинг-Конга и гоблина, только большого, почти под два метра. А вот «мама Лиля» была похожа на юную Одри Хепбёрн, с такими же глазами оленёнка Бэмби, с гладко зачёсанными блестящими волосами. Вот только она была шатенкой.
Перед ними стоял Орфей Жасминов и с жаром доказывал, что теперь он будет жить в их комнате.
— Но как же так! — со слезами на глазах воскликнула Лиля, — у нас большая комната — проходная! А вас селят в чуланчике, там живёт Николаша. Но как вы будете ходить через нашу комнату?!
Она подбежала к двери и распахнула её.
Взглядам присутствующих представилась довольно большая комната, на противоположной стене была дверь. В комнате стояла кровать, шкаф, в общем, всё как у всех советских людей. Но главным достоянием обстановки Пантелеймоновых был телевизор. Небольшой, чёрно-белый. Он был любовно прикрыт кружевной салфеткой.
— Да, ни переодеться, ни в ночнушке походить! — возмутилась Белла, моментально включившись в общую склоку. — Только разденешься, Лиля, как чужой мужик через всю комнату будет идти и смотреть.
Слова Беллы попали прямо в цель, и Лиля зарыдала.
Гриша нахмурился и на его скулах заиграли желваки.
— Ты не будешь тут жить! — зло сказал он и так посмотрел на Орфея, что тот аж побледнел.
Но тем не менее нашел в себе силы возмутиться:
— У меня ордер, товарищи! Я собственную жилплощадь два года ждал!
В коридоре ещё сильнее зашумели, завозмущались.
Конфликт входил в кульминацию.
Мне всё это быстро наскучило. Тем более конфликт был глупый: Орфей по закону имел право здесь жить и все возмущения старых жильцов ни к чему не приведут.
И тут меня кто-то подёргал за рукав. Я оглянулся — Герасим.
— Ты это! — сказал он с упрёком и как-то странно мотнул головой набок.
— Что? — не понял я.
— Ну, ты это… — опять начал кривляться Герасим, но всё-таки собрался и смог сформулировать мысль, — про чекушку-то пошутил, да?
Он так обречённо и печально вздохнул, что мне стало стыдно.
Ведь
— Пошли! — сказал я и вернулся в свою комнату.
Обрадованный Герасим резво потрусил следом.
Когда я ещё утром рылся в шкафу, то обнаружил там, в глубине, среди каких-то тряпок, две бутылки портвейна. Зачем Муля хранил их среди одежды, я так и не понял. Но они там были.
Я распахнул шкаф и вытащил оттуда портвейн.
— Вот! — поставил на стол перед Герасимом бутылку. — Как и обещал.
— Ого! — уважительно сказал тот, — портвейн. Я думал, ты чекушку самогона дашь.
— Для хороших людей не жалко, — вежливо сказал я, и Герасим просиял.
— Вот только закусить нечем, — вздохнул я.
— А ничего, мы и так! — усмехнулся Герасим щербатым ртом.
Насколько я понял, уходить пить к себе он явно не собирался. Поэтому вздохнул и сел напротив. Раз уж так, то эту ситуацию нужно использовать для себя. Мне сейчас любая информация пригодится.
Герасим ловко раскупорил бутылку и налил в стакан, который я поставил перед ним.
— А ты? — удивился он.
— Я на таблетках, — сказал я с грустным видом, — врач не велит.
— Ох, врачи — это зло. Но спорить с ними нельзя. Полезное это зло, — довольный тем, что ему достанется вся бутылка целиком, посетовал он и надолго присосался к стакану.
Я терпеливо ждал, пока он утолит первую жажду.
— Цейлон опять сглупил, им надо было резче выступать, авось и выкрутились бы! — крякнув, завёл остро политический разговор Герасим. — А вот Корее теперь каюк! Зря они так.
Но мне положение Бангладеша и Кореи было не интересно, поэтому я сразу же перевёл разговор в более конструктивное русло:
— А почему эта Муза с Софроном живёт? Почему не выгонит его? — спросил я.
— Да как же она его выгонит? — удивился Герасим, — как можно родного брата на улицу выгнать? Хоть и от разных отцов они, но родная кровь чай не водица.
Я с трудом переваривал очередную информацию.
— А почему он у неё всю еду и деньги забирает? Что это за брат такой?
— Дак что ты хочешь от зека! — Герасим набулькал себе полный стакан и с удовольствием сперва понюхал, а затем выпил, — ох и хороший у тебя шмурдяк, Муля, как мёд!
— Он зек? — нахмурился я, перспектива проживать в одной коммуналке с зеком, мягко говоря, не радовала.
— Ага, рецидивист причём, — подтвердил Герасим и хлопнул ещё стакан. — Из зоны откинулся и сразу, значится, к ней заявился. Вот она и терпит. Брат же.
Он уже изрядно захмелел, и я понял, что «клиент дозрел» и можно спрашивать не таясь.
— А за что он сидел?
— Да ясное дело за что, — покачал головой Герасим, — за тунеядство и сидел.
И вдруг зло добавил:
— Пока мы в окопах кровь проливали, он, сука, в тылу отсиживался и по ресторанам гулял. Моя бы воля… иээээх!