Муля, не нервируй…
Шрифт:
Он осекся и вздохнул.
— А Григорий где работает? — решил перевести тему я.
— Дык на заводе так и работает, — махнул рукой Герасим, — как начал фрезеровщиком, так и работает.
— А Лиля? — представить утончённую женщину на заводе за станком как-то не получалось.
— О, Лилька у нас актриса! — пьяненько хихикнул Герасим и вылил остатки портвейна в стакан, — в театре танцует и поёт! Ей даже хлопали, она мне сама говорила…
— А как же она замуж за простого фрезеровщика
— Да кто ж их, баб, поймёт, — печально вздохнул Герасим и допил остатки портвейна.
— А почему эта баба Варя так себя ведёт? — продолжил допрос я.
— Варвара-то? Ложкина что ль? — икнул Герасим, — дык она в молодости в Севлаге надсмотрщицей среди баб работала. Смурная бабища. Вот с ней никто связываться и не хочет. Только Софрон иногда воюет. Не любит он их.
И тут в коридоре послышался грохот и чей-то вопль.
Мы с Герасимом вскочили одновременно и бросились в коридор.
Глава 4
А в коридоре коммунальный Армагеддон достиг своего апогея. Если вы видели картину «Последний день Помпеи», то примерно можете себе представить весь масштаб бедствия: Григорий выбрасывал из комнаты то раскрытый чемодан, то какие-то шмотки, то коробку Орфея. А тот бегал по проходу и, тоненько причитая, пытался собрать разбросанные вещи. На полу уже образовалась внушительная куча.
— Товарищи! Что здесь происходит? — я понял, что пора вмешаться в ситуацию, пока всё окончательно не вышло из-под контроля.
— Да вот сосед мой съезжает, — язвительно хохотнул Григорий и метко зашвырнул пальто Жасминова в общую свалку.
За спиной ахнула, кажется, Белла.
— Гришенька, успокойся! — запричитала Лиля, пытаясь вразумить мужа.
Муж вразумляться не желал. Он желал метать чужое барахло из своей комнаты.
Тогда она подняла прекрасные глаза печального оленёнка на меня и попросила:
— Муля, ну скажите ему!
Отказать девушке в беде было не красиво, тем более такой, тем более с такими удивительными глазами, и я сказал ему:
— Григорий, прекращай дурить!
— Он тут жить не будет! — раненым бизоном взревел Григорий, — если хочешь — забирай его к себе!
— Ордер выдан на твоё жильё, — процедил я и, видя, как набычился фрезеровщик, попытался достучаться до его крошечного мозга. — Григорий! Ты, конечно, можешь его сейчас выгнать. Он вернётся в комиссию по жилью и ему дадут другую комнату, в другом доме…
— Вот пусть и дадут! — мстительно рыкнул Григорий, — пусть где хотят, там и дают! А здесь он жить не будет! Я так сказал!
— Тогда к вам пришлют другого человека, — терпеливо продолжил я. — Посмотри на товарища Жасминова. Он культурный, аккуратный, вежливый. Будет хорошим соседом. А представь, ты его сейчас выгонишь,
Лиля горестно всхлипнула, мои примеры ей не понравились.
— А он весь день работает, — продолжил я, и обратился за уточнением к бледному Жасминову, — работаете же, товарищ Жасминов?
— Д-да, конечно! — с готовностью закивал тот, — я работаю. Пою. Тенор я. В театре пою.
— Ах! — всплеснула руками Лиля и её лучистые оленьи глаза засияли от восторга, — а в каком театре, скажите пожалуйста, товарищ Жасминов? Я ведь тоже в театре пою…
— Да? А что же вы поёте? — живо заинтересовался Жасминов и даже собирать исподнее на полу забыл.
— Да так. Пока только куплеты, — смущённо зарделась Лиля, — но вот когда-нибудь я исполню великую арию! Ах, если бы вы знали. Я так мечтаю исполнить «Арию Виолетты» из «Травиаты» Верди…
Её глаза затуманились.
— Да, эта ария так прекрасна, — с придыханием сказал Жасминов, — блестящая, искристая, как шампанское в хрустале… я так и вижу, как вы её поёте. У вас ведь очаровательный голос, Лилия… особенно верхний регистр…
Лиля ещё больше зарделась. Похвала ей понравилась.
Григорий от этого побагровел и начал рычать, а я понял, что все эти театральные разговоры надо срочно прекращать. Иначе быть беде.
А старуха Варвара Ложкина (это которая бывшая надзирательница) недовольно прошипела:
— Ну всё, теперь начнётся непотребство. Мало того, что плафон в прихожей расколотили, так теперь ещё и разврат.
И зло сплюнула.
А Лиля посмотрела на Григория своими кроткими оленьими глазами и печально вздохнула. И Орфей Жасминов остался жить в коммунальной квартире.
На этом инцидент был исчерпан. Все разошлись по комнатам. А я отправился за деньгами по адресу из письма.
Одолжил у Беллы тридцать копеек на проезд в трамвае и с таким вот стартовым капиталом отправился покорять новый мир.
Новый мир встретил меня неторопливой суетой: звенели трамваи, перекрикивались мальчишки, гудели клаксоны автомобилей. Но в принципе для меня, измученного агрессивной урбанизацией двадцать первого века, это была практически тишина.
Благодать и безмолвие.
Я неспешно шагал по широкому проспекту, вдыхал, в сущности, чистый воздух и радовался жизни. Просторные, заполненные светом улицы, первые высотки — всё это создавало впечатление чистоты и воздушности. Я шел и наслаждался прогулкой. В голове крутилась весёлая песенка про тридцать три коровы.