Муля, не нервируй…
Шрифт:
Он вздохнул. Видимо, скучал за своим Якутском. Но да, ветреная Наденька в Якутск категорически не поедет, там ведь нету таких магазинов и театров.
— Ещё по одной? — предложил отец.
Я отрицательно покачал головой. И так уже многовато.
А Павел Григорьевич тем временем продолжил своей монолог:
— Вот зачем тебе, Муля, работа в этом комитете? Сидишь там, как крыса канцелярская, от звонка до звонка. Даже по рюмочке позволить нельзя.
Я посмотрел на Павла Григорьевича. Видимо, не только меня от этой «наливочки»
— И я тут подумал. Муля, — продолжил он, — других детей у меня нету. Только ты один единственный и есть. И именно ты должен продолжит моё дело…
— Торговать пушниной в Якутске? — стараясь говорить ровно и не язвить, спросил я.
— Не только пушниной. Ещё рыбой, икрой… — от описания своей торговли лицо Павла Григорьевича аж порозовело от удовольствия.
— Я подумаю, — дипломатично ответил я, не желая ссориться в первый день. — Это серьёзный шаг и нужно всё хорошо обдумать.
— Да что тут думать, что думать! — загорячился Павел Григорьевич, невольно повысив голос.
— Что тут у вас, мальчики? — в комнату моментально заглянула Наденька. Вроде задала простой вопрос кокетливым тоном, но в глазах сквозило нешуточное беспокойство.
— Да вот, вербую сына. Хочу пристроить к семейному делу, — пожаловался Павел Григорьевич.
— Ну, что ты Муля, — попеняла мне по-матерински Наденька, — отец плохого не посоветует. Так что даже не думай. Сразу соглашайся.
— Ладно, — кивнул я с подчёркнуто покорным видом, — раз ты так считаешь, мама, то я согласен. И поеду в Якутск.
— Что-о-о-о-о? — Наденька схватилась за сердце, — как ещё Якутск? Зачем Якутск?
— Пушниной буду торговать, — наябедничал я, — и икрой.
Глаза Наденьки заметали молнии.
Кажется, кто-то серьёзно влип. И Наденька сейчас разделает кое-кого под орех.
На Павла Григорьевича было жалко смотреть.
Но я совершенно не жалел, что «проболтался» Наденьке. Нет-нет, я отнюдь не маменькин сыночек. Но отношения у нас с биологическим отцом Мули сейчас только-только формируются, при этом определяются личные границы. А он уже начал на меня давить и продавливать свои хотелки. Поэтому я и спровоцировал этот маленький инцидент. А ночью они с Наденькой стопроцентно помирятся. Но после этого Павел Григорьевич больше не будет пытаться мной манипулировать.
Они ещё переругивались, а я взглянул на часы — поздно уже.
— Ладно, родители, — сказал я, — мне пора идти. Поздно уже. А завтра на работу.
— Так может переночуешь у нас? — захлопотала моментально Наденька, бросив выносить мозг Павлу Григорьевичу. — Фрося тебе прямо здесь, на диване, постелет.
— Нет, мама, мне надо домой идти.
В общем, когда я вырвался, прошло ещё добрых полчаса.
К Модесту Фёдоровичу идти было поздно. А не идти — тоже нехорошо. Я же пообещал.
Пришлось идти.
К моему облегчению в доме Мулиного отчима ещё не спали. Дуся возилась с тестом. А Модест Фёдорович читал (хотя
— Я на минуточку, — сказал я, переступив порог дома.
— Мулечка! — обрадовалась Дуся, — сейчас ужинать будешь. Модест Фёдорович уже поужинал. Но, может, хоть стаканчик кефирчика за компанию и выпьет? Да, Модест Фёдорович?
— Мы лучше с Мулей коньяка выпьем, — крякнул Модест Фёдорович, — Мне сегодня отличную бутылку коньяка семилетней выдержки один аспирант подарил. Я у него оппонентом диссертации буду. Так он наперёд готовится.
Он довольно хохотнул, а я ответил:
— Завтра на работу рано. Может, обойдёмся сегодня кефирчиком?
— Я сейчас ужин принесу! Погодите с коньяком! — крикнула Дуся и устремилась на кухню.
— Дуся! Остановись! — я погнался за ней. — Не надо ужин. Не хлопочи!
— Почему это не надо? — удивилась и всполошилась Дуся.
— Я ужинал… в том доме, — сказал я.
После моих слов лицо Дуси передёрнулось:
— Да какой там ужин, Муля! Так, смех один! Издевательство над желудком! У них же Фроська работает. А она рукожопая! Ой, простите Модест Фёдорович, — смутилась Дуся и торопливо поправилась, — я имела в виду жопорукая.
Я не удержался и хрюкнул. Модест Фёдорович и себе расхохотался.
— Ну, а чего вы смеётесь?! — Дуся виртуозно переходила от экспрессии до меланхолии и обратно, — разве умеет Фроська правильно борщ сделать? А рагу?!
— Сегодня как раз было рагу, — подлил масла в огонь я.
— Небось ерунда получилась? — ревниво спросила Дуся.
— Да нет. Было вкусно, — ответил я.
— Ой, насмешил, Муленька! Ой, не могу! Насмешил! — теперь уже захохотала Дуся. — разве же это рагу? Вот я могу рагу делать! Всем рагу — рагу!
Она с триумфом посмотрела на меня и выпалила:
— Вот приходи завтра на ужин, Муля, и я тебе такое рагу сделаю, что твоя Фроська своё рагу может выбросить в унитаз! — выпалив эту тираду, Дуся походкой Наполеона, только что завоевавшего Австрию, Германию и Польшу и Испанию сразу, вышла на кухню.
А Модест Фёдорович повернулся ко мне:
— Как всё прошло, Муля?
— Всё хорошо, — коротко сказал я, — только, кажется, я рассорил Павла Григорьевича с мамой.
— Да ты что?! — аж подпрыгнул Модест Фёдорович. — А почему?
— Павел Григорьевич хотел приобщить меня к семейному делу. А мама была категорически против, чтобы я ехал в Якутск торговать пушниной.
И первый раз я увидел, как моментально багровеет лицо Модеста Фёдоровича.
Пока он переваривал эту информацию, я, кажется, понял, что показалось мне странным в разговоре с Мулиным биологическим отцом.
Глава 22
Домой я вернулся в чёртов голос. До полуночи оставались считанные минуты. А в коммуналке, кажется, жизнь бурлила круглосуточно, и никто спать даже и не собирался.