Муля, не нервируй…
Шрифт:
Ну окей, я прекратил, и начал говорить про Дусю, что я хочу, чтобы она отвела меня к своей портнихе, потому что мне нужно несколько вещей на заказ сшить. Но я в этом не разбираюсь. А к матери обращаться не хочу, а то начнётся.
— Ну, ты же сам знаешь, — резюмировал я.
По тому, как усмехнулся Модест Фёдорович, Наденькин характер он знал.
— Но я вообще-то по другому поводу пришел, — сказал я решительным голосом, — и позволь, отец, я буду говорить с тобой прямо и честно.
Модест Фёдорович
— В среду мать пригласила меня к отцу в гости. К биологическому отцу, — сказал я и лицо Модеста Фёдоровича перекосило.
А я продолжил:
— Отец, ты для меня всегда был, есть и будешь отцом. Настоящим отцом. Но Павел Григорьевич Адияков — мой биологический отец. Так уж вышло и моей вины в этом нет. Он теперь живёт с матерью, и я не могу, не имею права, игнорировать сам факт его существования. Но и водить хороводы за твоей спиной я тоже не могу. И не буду. Это было бы нечестно с моей стороны.
— Ты истинный Бубнов, Муля! — глухо, но торжественно, сказал Модест Фёдорович, — и скажу тебе так. Раньше я бы никогда не позволил случиться этому. Но сейчас я смотрю на тебя, Муля. Ты изменился. И я верю, что ты не предашь, не посрамишь имя Бубновых. Что же, иди, знакомься со своим отцом, какой бы он там ни был. Но помни, что ты, Муля — Бубнов!
Он сказал последние слова не с пафосом, а скорее с горечью, и надулся.
Я поспешил его успокоить.
— А после ужина можно я к вам домой забегу? Там где-то Дуся уже мой костюм из прачечной забрать должна. Так я заберу и заодно расскажу тебе, что там было.
Глаза Модеста Фёдоровича блеснули, и он просиял. План ему понравился. И понравилось то, что я собираюсь зайти отчитаться. Он посчитал, что это он всё сам контролирует. А я очень хотел, чтобы он так и дальше считал.
— Конечно, Муля, без разговоров! — воскликнул он и по голосу я понял, что он доволен.
И улыбнулся.
В этом момент в дверь постучали и в кабинет влетела маленькая сухонькая женщина сильно пожилого возраста, тоже в белом халате и тоже в роговых очках, которые делали её похожей на черепаху Тортилу.
— Модест Фёдорович! — воскликнула она скрипучим голосом, — я вам статью принесла. Вот оставлю. Так вы уж почитайте, голубчик! И задайте ему! Ишь, какой!
— Спасибо, Зинаида Валерьяновна, — сказал Мулин отчим.
— И Модест Фёдорович! — взвизгнула старушка, не обращая на меня никакого внимания, — мне тут шепнули, что Попов на Учёном совете попробует свою тему протащить!
— Да вы что! — взревел Модест Фёдорович, — А Зайцев?! Зайцев хоть знает?!
— А Зайцев отгул взял и уехал, — печально развела руками старушка, — и теперь голоса поровну получаются.
— Значит, нужно агитировать Смирнова! Я сам прямо сегодня этим займусь! Тем более, что они пригласили меня оппонентом по диссертации его аспиранта.
Старушка
— Вот так и живём, Муля, — вздохнул Модест Фёдорович, — всё воюем. Теперь уже в кабинетах.
— Ладно, отец. Не буду тебя больше задерживать, — сказал я, вставая, — тем более мне самому ещё в театр заскочить надо. По работе.
— Э-э-эх! Хорошая у тебя работа, Муля, — с какой-то затаённой завистью сказал Модест Фёдорович. — А я вот уже и не помню, когда последний раз в театре был.
— Ну так пригласи Машеньку.
Модест Фёдорович завис и затем вперил в меня ошалелый взгляд:
— Муля, ты — подстрекатель, — изумлённо пробормотал он. — Нельзя так!
— Ну, а что? — с совершенно невинным видом развёл руками я, — тебе вот сколько лет?
— Сорок семь, — смущённо сказал Модест Фёдорович.
— Ты что, за мать моложе? — удивился я.
— Так вышло, — нахмурился Модест Фёдорович, это у него явно был больной вопрос.
— А Машеньке сколько?
— Двадцать девять, — вздохнул Модест Фёдорович.
— Ну так у вас разница — всего-то восемнадцать лет. — Я придал своему лицу легкомысленное выражение, — зато у неё детородный возраст как раз в самом разгаре, и вы мне ещё братика подарите. Хотя я больше сестрёнку хочу. Чтобы такая была… с косичками и бантиками. Да, точно… хочу сестрёнку с косичками. Буду с нею нянчиться и сказки ей рассказывать.
Известие о будущей сестричке с косичками и бантиками окончательно выбило Модеста Фёдоровича из колеи. Я снял халат, попрощался и ушел, а он всё сидел и смотрел перед собой ошарашенным взглядом. По-моему, он даже и не заметил, как я ушел.
А я вышел из кабинета и спустился по лестнице, посмеиваясь.
Когда вечером уже я дошел до своего дома, то там творилось нечто невероятное. Окно кухни было распахнуто настежь (и это в марте) и оттуда кто-то голосил не своим голосом.
Я сперва испугался, думал, кому-то плохо стало. Но когда прислушался, понял, что поют какую-то арию. Причём на иностранном языке. Типа на латыни. Или даже на суахили. В общем, ужас сплошной.
Я вошел в подъезд, и даже там доносилось это раскатистое суахили.
Дома, на кухне, собрались жильцы нашей коммуналке и слушали, что-то комментируя. Оказалось, голосила Лиля.
Да, голос у неё оказался неожиданно громким, как для такого мелкого тщедушного тельца. Соседи вежливо слушали, хотя косые взгляды таки бросали. И я был с ними абсолютно солидарен. Ладно бы Лиля таким вот голосом орала на мужа, это ещё понятно. Её бы с интересом выслушали и даже подключились бы с советами.
А тут ария на суахили.
Дождавшись паузы между октавами, я торопливо вставил своё веское слово: