Муравей в стеклянной банке. Чеченские дневники 1994–2004 гг.
Шрифт:
Пока я мыла тарелки в тазу, мама примостилась рядом, сложив на груди руки, как полководец, и кричала, что ненавидит меня за мою внешность (!), за мой голос (!) и вообще за все.
Я ее молча слушала и совсем не уловила тот момент, когда она этим воспользовалась и, подкравшись, со всей силы ударила меня по лицу. Я ее оттолкнула от себя со словами:
– Я тебя слушаю как дочь, а ты!
Это ее разозлило еще больше, и она продолжила меня лупить, не переставая выкрикивать ругательства. Мне опять пришлось бежать. Я даже на несколько минут выскочила под обстрел, с мыслью, что тут мне и настанет конец.
– Не могу видеть людей. Никого! Никаких!
Твердила, что хочет в лес или на остров. Туда, где цветы, деревья и ласковые звери, песок, вода. И главное – нет людей! А у меня после всего еще сильнее заболели сердце и печень. Я еле двигаюсь. Сил нет! Очевидно, в госпиталь мы поплетемся завтра.
Царевна
18.02.
Солнце. Тает снег. Настоящий весенний день! Я сделала зарядку: дышала по системе йогов. Для такой жизни нужны крепкие нервы. Страх словно рассыпался и пропал. Потом мы выпили чай с кусочком обгоревшей лепешки без масла. Я еле-еле прожевала ее, позавчерашнюю. Вчера не пекли. Лепешка твердая, как обувная подошва. Я взяла свою палку-клюку. Пора в путь!
Будур
19.02.
Вчера, 18 февраля, мне сделали операцию. Врачи снова “фотографировали” мою ногу. Сделали метки-ориентиры зеленкой. Вокруг стреляли, где-то шел бой. Я чувствовала уколы, их было четырнадцать: “блокада из новокаина”. Но мне было больно, и я кричала. Поэтому, помучившись, не удалив осколок и разрезав ногу в нескольких местах, врачи МЧС все-таки решились на полный наркоз. Они боялись делать его первоначально из-за сердца, думали, что оно не выдержит. Операция длилась около двух часов.
Пока меня готовили к наркозу, я познакомилась с худенькой медсестрой Наташей и моим хирургом Сулейманом-Бауди. Он доктор из московской больницы № 9. Врач – чеченец. Медсестра – русская. Оба из Москвы.
Единственное, что оказалось плохо, – я требовала свой большой осколок. Но его мне не отдали. Зато дали справку о ранении с печатью МЧС. Потом нам немножко повезло: “скорая помощь” везла какую-то женщину в город Моздок, в госпиталь. Больную спасали. Врачи на ходу делали ей уколы. Поэтому на обратном пути машина подвезла нас ближе к дому. Высадили за три квартала – дальше не могли проехать из-за завалов. Мы передохнули на скамье, под горячим солнышком и поплелись домой.
Доктора предупредили:
– Через день следует приходить, менять повязку!
Дали салфеток и бинтов. Бесплатно! Сказали:
– На случай боев, если не сможете добраться к нам.
К ночи обезболивание ушло. Горели раны! Я принимала лекарство. Мама одна пошла за кашей. Она попросит для меня питание – домой.
Все в порядке. Мама пришла. Еда еще теплая. Можно не греть. Бабушкам мы дали в честь моего выздоровления какао с молоком, а соседу Валере – немного каши на тарелке.
Будур
21.02.
Сынишка пожилой чеченки, которая учила
Принял ислам в 1993 году. Работал на стройках. Этот парень слышал от дворовых кумушек об Аладдине. Рассказал, что никогда не думал обо мне, но однажды я явилась в его сон и представилась: “Я – царевна Полина-Будур!” Его ночное виденье особенно поразило меня. Об этом имени знали четверо: Аладдин, я, Джинн и мама.
Алкаш Вовка сегодня отколол такую штуку: взял и поцеловал мою маму в макушку. Какой позор! Невыносимо терпеть такое нахальство! Мама рассмеялась и почесала это место.
Подруга Аладдина
24.02.
Швы мне не сняли. Сделали перевязку. Доктора посмотрели ногу и сказали:
– Там большая пустота. Нельзя поднимать тяжести, много ходить опасно.
В другой палатке пластырем на указательный палец руки приклеили маленькую батарейку, как от часов. Объяснили:
– Она ускорит заживление. Точка на твоем пальце соответствует ране на ноге!
Мне сделали укол с сердечным лекарством, и мы отправились в столовую. По справке получили четыре баночки паштета. Они очень маленькие! Но как раз по две, удобно делить.
О моем новом друге позволь, Дневник, замолвить слово: Алик – его чеченское имя. Он человечен. Много рассказывает о себе. О прошлом. О наркотиках. Тюрьме. Алик признался, что несколько раз был доведен до крайнего отчаянья отношениями в семье своих русских родителей. Пытался покончить с жизнью. Вскрывал вены. Вешался. Его чудом спасли.
Будур
26.02.
Вчера у нас сидел Алик. Мне было скучно! Временами жаль его.
Сегодня я поссорилась с мамой. Вернее, не ссорилась. Просто так получилось. Мама долго искала ручку. Не могла ее найти. А “писатель” в доме – только я. Она рассердилась! Сразу покрыла меня матом. Когда мы вышли за кашей – продолжила свою речь на улице. Я прошла с ней рядом немного, потом плюнула и повернула назад, домой. Полезла под кровать, ища проклятую ручку, а там здоровенная дохлая крыса! Но ручку я нашла!
Сосед Алик проследил – мамы нет. Явился в гости и заговорил со мной про “замуж”. Я честно сказала:
– Нет! Но приходить и общаться – можно.
Алик заявил, что не настаивает. Будет проведывать нас как сосед. Хорошо, что он есть. Мне не так одиноко. Спасибо ему за это.
Мама “прогулялась” в столовую. Устала и не цепляется ко мне. Еду принесла. Опять пришел Алик. Мы, перебивая друг друга, рассказали Алику мой сон. Снился сказочный гном. Он был серьезным и строгим. Вошел и сказал:
– В одном из брошенных садов лежит убитый. При нем есть клад. Если вы найдете его – клад будет ваш. Но вы обязаны человека похоронить. Не обнаружите убитого (молодого мужчину) – его отыщут Аза с Линой. Они ценность заберут. Хоронить погибшего не станут. Человек, лежащий в садах, хочет, чтобы вы нашли его.
Мы с мамой ходили. Искали. Но не обнаружили. Правда, в глубину сада, к железнодорожным путям идти побоялись. Там можно напороться на выстрел или растяжку, и тогда – конец! А самое худшее – конец, который наступит не сразу.