Муравьи революции
Шрифт:
— Мне в президиум комитета надо.
— Вы откуда?
— Из Александровского централа. Каторжанин, — добавил я для солидности.
— Обождите, я сейчас узнаю, — военный скрылся за дверью. Через минуту вышел. — Войдите!
В генерал-губернаторском кабинете сидел за столом Тимофеев.
— А, Никифоров, з-до-рово! Вы чего?
— Я хотел бы насчёт работы поговорить.
— Насчёт работы. Вот хорошо. Бегут все в Россию, а здесь никто не хочет оставаться. Надо крестьян информировать. Поедешь? В роде как бы комиссара…
— Что
— Мандат и денег тебе дадим, катай.
Вошли Веденяпин, Архангельский.
— Вот, товарищи, Никифоров, знает быт и психологию наших крестьян, согласился поехать для информации, хотя он из бунтарей-большевиков.
— Ага, ну, ничего, — одобрил Архангельский, — поезжайте, не опасно. Сибирских мужичков в большевиков не переделаешь — крепки.
Тимофеев позвонил, вошёл тот же военный.
— Вот передайте эту записку управляющему делами. Нужно товарищу Никифорову выдать мандат на поездку по губернии и путевые.
Управляющий делами не знал, какого характера надо выдать мандат, поэтому я продиктовал его сам. Уполномочивается для реорганизации волостной и сельской власти.
Подписывать мандат я понёс сам. Тимофеев поморщился:
— Что-то ты сразу!
— Комитеты создать надо: не оставлять же старшин у власти!
— Знаете, всё же как-то сразу.
— Что боишься, чтобы я мужиков в большевиков не переделал?
Тимофеев отмахнулся и подписал мандат. С мандатом и деньгами в кармане я явился в наш комитет.
— Ну, как?
— Еду реорганизовать власть на местах.
— А как ты думаешь это делать?
— Буду пока организовывать волостные комитеты, а потом съезд соберём.
— А как насчёт войны с ними будешь говорить, не отдубасят тебя мужики?
— В Александровске не отдубасили, не дураки они.
— Ну что же, крой!
— Товарищ Парнякова, получай законные взносы и регистрируй.
Парнякова аккуратно вписала в журнал мой взнос, зарегистрировала мою фамилию и, небрежно написав квитанцию, подала её мне.
— Получай. Отныне ты узаконенный социал-демократ.
— Большевик, — добавил я авторитетно.
— Катись, не толкись перед глазами.
— Товарищ Никифоров, — пропищала над ухом какая-то девица.
— Ой, в чём дело?
— Сегодня собрание артистов и служащих театра. Никого послать не можем. Пойдите, пожалуйста, выступите перед ними, а то эсеры собрание захватят…
— Да душа с них вон, пусть их захватывают, что нам революцию делать — с балеринами-то что ли!
Из двери кабинета высунулась рожа Трилиссера:
— И в самом деле сходи-ка выступи.
— Чёрт с вами! Где они собираются?
— В театре, — пропищала опять девица, — в шесть часов вечера. Смотрите не забудьте.
Решил до вечера побродить по городу. Недалеко был хлебный базар. Направился туда. Из рыбных рядов несло тухлой рыбой. Продавцы сидели в засаленных полушубках, перекликались, иногда зазывали покупателей. Протянулся длинный ряд лавок с крестьянским инвентарём.
В столовой встретил Тохчогло, Проминокого и Митьку Мельникова.
— А явился, мужицкий агитатор, — расплылся улыбкой до ушей Проминский, — не побили тебя мужики?
— Нет, не побили. Только скучно одному ехать было. А вас, говорят, с пушечной пальбой встретили?
— Пока нет, но скоро встретят с пушками, — пророчил Тохчогло.
В столовке народу было набито до отказа. Большинство были александровцы, галдели как будто у себя в камерах, не слушая друг друга.
— Все наши. — С удовольствием заключил я свой осмотр. — И галдят так же. Только камерой не воняет.
— Да, но зато сильно воняет оборончеством… сильнее чем в камерах, — опять съязвил Тохчогло.
— А «школа-то прапорщиков» не даром готовилась, в юнкера метят, проговорил уныло Митька и, помолчав, добавил: — Сволочи! Ему было обидно, что его партия, которой он отдал полжизни, постепенно становится на пути революции.
— А, ты, Митя, плюнь на них. Не по пути тебе с ними. Будем продолжать вместе драться, — утешал я его.
Откуда-то из глубины столовой появились эсеры Кругликов и Пумпянский.
— А вот наши либералы, — проговорил я громко. Кругликов и Пумпянский оглянулись.
— Это, кажется, пораженцы из четырнадцатой? — проговорил, прищурив на нас глаза, Пумпянский.
— Не страшно, — искривив улыбку, ответил Кругликов и они оба вышли из столовой.
Время подходило к шести. Я поднялся из-за стола.
— Мне пора.
— Куда тебе пора?
— К балеринам на собрание.
— К балеринам? Ох, ох, батюшка, да ты што, в уме? О чём же ты говорить-то с ними будешь? — раскатывался Проминский, — вот уморил-то.
— Чего ты ржёшь? Что балерины — не люди, что ли? — обиженно вспылил я.
— Ну, ну, иди! Ты только поделикатнее с ними: терминологией каторжной не угости. Это ведь не александровские мужики.
В театре уже собрались. На сцене был поставлен стол. Тут же кругом стола сидели артисты, артистка, балерины и служащие театра. Часть народа помещалась в партере. Тут же крутилась и девица, подсунувшая мне это собрание.
Директор театра поздоровался со мной и открыл собрание.
Артисты, пожилые и молодые, смотрели на меня немножко со скучающим и снисходительным видом, посмеивались. Женская молодёжь тоже шаловливо посмеивалась. Одутловатые пожилые дамы сидели молча, а некоторые в лорнеты с любопытством разглядывали меня.