Муравьи революции
Шрифт:
Мужики уже слушали не спокойно, волновались, переминались с ноги на ногу и жадно смотрели мне в рот, всё сильнее и сильнее напирая на трибуну. Они с жадностью ждали, какие ещё близкие желанные слова скажет этот серый, измученный, размахивающий руками человек.
— Да здравствует революция! Долой войну! — закончил я свою горячую речь, хотел сойти с трибуны, но так обессилел, что повалился. Не отходившие от меня Митька Мельников и Проминский подхватили меня, поставили на землю и держали под руки, чтобы я вновь не свалился.
— Вот, вот… молодец, подлил им жару, —
Митинг кончился, мужики разбились на группы и что-то шумели. К нам подошёл седой старик крестьянин и, протягивая мне руку, говорил:
— Здравствуйте, не знаю звать-то как вас. Обчество довольно вашими словами. Праведно на счёт войны и на счёт мироедов тоже… на счёт комитета тоже согласны. Вот просим вас на денёк у нас остаться. Разъяснить, что к чему, и комитет нам составить… ново всё… незнакомо… не ошибиться бы как!
— Остаться, что ли? — обратился я к ребятам,
— Останься, обязательно останься, раз просят, помочь им надо, — зашумели кругом.
— Ладно, дед, останусь. Передай мужикам.
— Вот спасибо-то. Дай бог тебе, — заговорил обрадованно старик и торопливо зашагал к волости. За ним потянулись крестьяне.
Каторга грузилась на сани и гуськом потянулась в гору, медленно уходя всё дальше и дальше от централа, туда, где шумели знамёна и бушевала революционная буря.
Я остался один и с грустью глядел, как скрылись последние сани.
У крыльца волостного правления собрались все крестьяне. Женщины разошлись по домам, но мальчишки суетились возле мужиков. Они не могли успокоиться и не уходили.
Они хотят досконально знать, что это за революция, как она выглядит.
— Вон тот, што с бочки говорил… пускать её будет. Увидим, непременно увидим.
Когда я подошёл к крыльцу, старик собрался что-то говорить. Мужики оживлённо галдели. Старик махнул рукой и галдёж смолк, все уставились на старика.
— Господа, опчество, оратель, которого мы слушали на счёт войны и на счёт комитета, Петро Михайлович остался помочь нам, как и што. Теперя нам надо потолковать на счёт нашего положения и местной власти. Урядника и стражников упразднить, мировова судью тоже, взяточников теперя нам не надо, старшину Новосёлова тоже упразднить и вопче мироедов теперь подальше. Вечером объявляю собрание, комитет выбирать будем, — неожиданно закончил старик, махнул рукой и стал спускаться с крыльца правления.
Мужики опять оживлённо загудели и стали расходиться. Мальчишки разочарованно топтались на месте, потом с криками разбежались по переулкам.
Солнце уже было за двенадцать; мы со стариком пошли к нему.
— Пообедаем у нас, вольнова-то… каторжанские-то небось надоели, ишь как отощал.
К нам присоединились ещё несколько крестьян, молча слушали наш разговор со стариком и были ко мне неуклюже внимательны.
— Вот-те и поди же ты — столько сотнев лет царствовали, а вот как будто и не было их, и поди же, как ветерком сдуло, — разводил руками старик.
— Сгнило всё дед, потому и сдуло. Вот теперь спать не надо, а то богачи живо ухватят и опять на шее сидеть будут.
— Што и говорить, пусти
— А вот вы сказывали, штоб войну долой, — подвинулся ко мне инвалид в солдатской шинели. — А если он, немец-то, не захочет, как же тогда?
— Предложим им мир, согласятся: им трудно теперь. Они уже предлагали, да царское-то правительство отказалось. А если откажутся, обратимся к их солдатам, чтобы вместе прекратить войну.
— Вот это правильно, штобы вместе, штобы оплошки не сделать. Чижало там в окопах-то… газы. Кончать бы скорее, кончать! — выкрикнул он надсадно и как-то сразу скис, понурил голову и дальше уже шёл молча. Старик тяжело вздохнул.
— Всегда вот так: спыхнет, глаза разгорятся, всё про газы вспоминает. А какой мужик-то был: работяга. Инвалид теперь.
Первые дни на воле
Целую ночь шумел общественный сход Александровской волости. Много наехало народу из окружающих сёл. В просторном зале «волостного присутствия» люди сидели на полу и жались как сельди в бочке. Густо висел махорочный дым и ел глаза. Председательствовал старик. Он нервно поглаживал свою седую бороду и увесисто говорил притихшему сходу:
— Так вот воспода… опчество… революция значит… царя значит тово… отрекли… Государственная дума теперь в комитет обратилась, на место царя Временное правительство значит… и, как наш уважаемый Петро Михайлович давече говорил, войну кончать надо, народ к хозяйству вернуть, тоскуют хозяйства-то без работников, бабы одни да детишки… чижало. А нам надо на место старшины комитет составить, штоб власть была и штоб всё в порядке. Да вот справедливо: надо царских властей арестовать… пристава бы, да он в Урике живёт… вот урядника да стражников надо… чичас што ли их, — старик взглянул на меня. Я одобрительно кивнул головой.
Все слушали, затаив дыхание, и смотрели старику в рот. Передо мной на полу сидела группа молодых парней. Они как загипнотизированные смотрели на старика. Непривычные слова как сохой разворачивали их дремлющий мозг, после окончания каждой фразы они беспокойно и радостно шептались.
— Эхх… а… што говорить-то!
Когда старик заговорил об аресте пристава, урядника и стражников, у парней испуганно расширились глаза.
— Эк, загнул-то, — завозился сидевший передо мной на полу парень. Лицо его вспотело, он то и дело пальцем смахивал накоплявшиеся на кончике носа капли.
Мужики тяжело вздыхали и с опаской оглядывались друг на друга. Слова старика били их как обухом по голове. Они начинали понимать глубину и серьёзность революции. Старик заканчивал свою нескладную, но крепкую речь.
— Так што ли, мужики?
— Так… правильно, — загудел сход.
Я подождал пока сход немного успокоился и попросил слова. Старик махнул рукой, сход опять притих.
— Товарищи, теперь время для вас боевое, поэтому надо действовать быстро и решительно, надо составить постановление об аресте пристава и всей полиции и немедленно его выполнить, разыскать их, где бы они ни были. Назначайте человек шесть крепких и надёжных ребят и им поручите произвести все аресты,