Мусульманин
Шрифт:
Сначала со дна поднялись пузыри, а потом вынырнул неизвестный.
– Достал!
– закричал он.
– Достал!
– В победно поднятой руке он держал ком черной донной грязи.
Батюшка пришел неожиданно, хотя тетка Соня с утра готовилась и ждала его, то и дело в окно выглядывая, но проглядела.
Отец Михаил был в рясе, подпоясанной кожаным пояском, в шапочке-скуфейке, с большим крестом на груди. Глянув на божницу, он перекрестился, поклонился и, улыбаясь, поприветствовал всех:
– Здравствуйте!
Тетка Соня кинулась к нему, поцеловала руку, и он быстро, почти торопливо,
Коля стоял у окна. Он выглядел растерянным, испуганным даже.
Улыбаясь, поп шел к нему, протягивая руку:
– Такое рассказывают про вас, что идти было страшно. Но увидел - и не страшно совсем, наоборот...
Коля быстро вытер ладонь о штаны и пожал протянутую руку.
– Я им не стала говорить!
– объяснила суетящаяся рядом тетка Соня.
– А то, думаю, сбегут еще, испугаются!
– Кто испугается?
– спросил, входя в кухню и потирая ладонь о грудь, улыбающийся Федька.
– Здорово, Миш!
– Он громко хлопнул ладонью о протянутую ладонь.
– Федька!
– шлепнула его по затылку тетка Соня.
– Какой он тебе Миша!
– А чо?
– довольно улыбался Федька.
– На одной парте сидели? Сидели! Списывать давал? Давал! Он, мам, всему классу давал списывать!
Батюшка смущенно улыбался и часто, коротко кивал:
– Грешен, грешен...
Они уселись за накрытый стол, который украшал, задрав ноги, вареный петух. Предвкушая скорую выпивку, Федька радовался гостю больше всех.
– А я думаю, чего мать колготится? Петуха зарубила. И все молчком! делился он радостными мыслями.
Тетка Соня, словно фокусник в цирке, ловко выхватила откуда-то из-за спины бутылку водки и поставила ее на стол.
– Во!
– Федька обрадованно цапнул ее и взялся открывать.
– А мне нельзя, - сказал вдруг со вздохом сожаления батюшка.
– Как?
– растерялась тетка Соня.
– Я у бабок спрашивала - нет нынче никакого поста.
– Нашла у кого спрашивать, - гыгыкнул Федька.
– Эти бабки в семнадцатом небось Зимний брали! Да, Миш?
– А среда сегодня, Софья Пантелеймоновна, - не слушая Федьку, объяснил батюшка с виноватой улыбкой.
– Среда и пятница - дни постные. В среду Иуда предал Христа, в пятницу распяли Спасителя.
Опустив глаза, тетка Соня виновато покачала головой, но одновременно выхватила у Федьки бутылку, и та бесследно исчезла за ее спиной.
Глядя на петуха, все ели залитую постным маслом толченую картошку. Федька погрустнел. Нарушая тягостную тишину, тетка Соня засмеялась вдруг, прикрывая ладонью рот:
– Чай вприглядку пила, было... Мать кусочек сахара на блюдечко положит вот такусенький, - а мы глядим на него и пьем... Сладко - куда там! А чтоб петушатина вприглядку... Лучше я его унесу от греха подальше.
Но Коля отломил вдруг петушиную ногу и стал есть. Тетка Соня испуганно взглянула на попа, а Федька подмигнул батюшке.
– О-хо-хо, - вздохнула тетка Соня.
– Он же, батюшка, у нас... Иной раз и не верится... Проснешься, думаешь: правда иль нет? Правда...
– К Господу дорог много, Софья Пантелеймоновна, - успокаивающе сказал батюшка и обратился к Федьке: - А ты что ж, Федор, в храм ни разу не зайдешь?
– И я говорю - иди! Говорю - в аду гореть
– вставила тетка Соня.
– Ты-то много ходишь, - огрызнулся Федька на мать.
– А я это... ада не боюсь... Я на зоне в чугунолитейном работал и на кислотном, меня этим делом не испугаешь.
– А что для тебя хуже, когда тело болит или когда душа?
– продолжал отец Михаил.
– Тело - что... Гвозди глотал... А душа, когда заноет, это у-у-у...
– Так тело-то твое в земле останется, а душа страдать пойдет... Души там страдают, души!
– Да?
– Федька опешил и задумался.
– Так что приди в храм-то, приди.
– Да вот еще беда, батюшка. Дерутся они у меня, смертным боем дерутся!
– В голосе тетки Сони появилась плачущая интонация.
– Может, ты им чего скажешь, батюшка, или сделаешь чего? Я вот помню, перед войной еще, маленькая была, а помню, два брата были, двойняшки: Колька один тоже, а другой Петька. Кукушкины! Дрались, ой, дрались! Прямой дорогой к брато-убийству шли. И позвала ихняя мать попа. Ну, батюшку... Тот стро-огий был, не в пример тебе, заходит, да с порога ка-ак гаркнет: "На колени!" Они так и повалились! Он с божницы икону снимает - Николая Угодника: "Целуйте!" Поцеловали. "А теперь целуйтесь!" Поцеловались. Кулаком им погрозил и ушел. Веришь, батюшка, после того пальцем не тронули друг дружку. Пальцем! Потом их на войне побило обоих...
Тетка Соня с надеждой взглянула на попа, перевела взгляд на сыновей.
Во все время ее рассказа отец Михаил сидел неподвижно, смотрел на свои смирно сложенные на столе руки. Он вздохнул и тихо заговорил, будто сам удивляясь рассказываемой истории:
– Жил очень давно, полторы тысячи лет назад, святой, Макарий Египетский. В пустыне жил, в пещере. Великой святости был человек. И услышал он во время молитвы голос: "Макарий! Ты еще не сравнялся в святости с двумя женщинами, которые живут в таком-то городе". Пошел Макарий в тот город, отыскал тех жен, стал спрашивать их. А они ему отвечают: "Мы грешны и живем в суетах мирских". Но преподобный не переставал вопрошать их, говоря: "Ради Бога, откройте мне ваши добрые дела!" Наконец сказали старцу женщины: "Нет в нас добрых дел, одним лишь не прогневляем мы Бога: с поступления нашего в супружество за двух братьев вот уже пятнадцать лет мы живем так мирно, что не только не заводили между собой ссоры и вражды, но и одна другой слова еще неприятного не сказали".
Батюшка замолк, поднял глаза и, улыбаясь, обвел всех взглядом:
– Вот как важна Богу мирная и согласная жизнь в семье...
– Он посмотрел на часы и поднялся.
Глянув из-за плеча в окно, где на улице мать провожала попа, суетливо семеня рядом и что-то рассказывая, Федька повернулся к брату и с усилием изобразил на лице улыбку:
– Давай мириться.
Он снял с божницы икону Николая Чудотворца, старую, в железном окладе, и громко поцеловал изображение святого.
– Целуй теперь ты. И будем как те бабушки жить.
– Федька протягивал икону к Колиному лицу, но тот не хотел, не мог ее поцеловать. Федька наступал. Глядя испуганно на икону, Коля попятился.