Мужчины любят грешниц

Бачинская Инна Юрьевна

Он вздохнул.

– Жизнь… Я и потом приезжал, может, надо чего… мало ли. Алиска всегда хотела уехать в город и устроиться в газету, и учительница ее поддерживала. У нее грамоты из школы были за рассказы, как-то Нина дала мне почитать… – Он задумался, потом сказал: – Я не очень понял, если честно. На книжки времени никогда не хватало…

…Мальчик у нее был, сын хозяина «Арсенала», – сказал он, помолчав. – Хороший паренек, но совсем простой, до Алиски ему далеко было. Видел я его – здоровый лоб, все молчал, с нее глаз не сводил, сразу видно, что любовь… Потом слух прошел, вроде как поженились они после окончания школы. Правда ли, нет – не знаю…

Они поженились, Лиска как-то упомянула

об этом вскользь. Я рассмеялся, представив ее замужней дамой. Она надулась и замолчала, и я так и не понял, сочинила она сюжет на ходу или действительно замужем. Или в разводе. Я никогда не думал об ее полумифическом муже, не думал о том, как она жила до меня в этом своем… Зареченске, кажется? О существовании которого я даже не подозревал. Не было времени расспрашивать, да и желания тоже… Не успел. Наша история оказалась такой короткой! И только потом, приходя в себя от боли, я понял, что хочу видеть и знать. Хочу прикоснуться… увидеть ее дом, пройтись по улицам городка… зайти в школу, возможно. Ее муж… смешно! Он был любопытен мне, ее первый мужчина… Я представлял себе, как найду его и мы зайдем в какой-нибудь небогатый пустой ресторанчик, посидим в углу подальше от досужих глаз, вспомним и помянем, еще не друзья, но связанные общим прошлым, не чужие…

Я добрался до Зареченска к полудню. Запарковал машину в центре, неподалеку от площади с выщербленным асфальтом и бронзовым Лениным с призывно поднятой рукой. Похоже, время здесь остановилось еще в эпоху перестройки, а может, задолго до, и с тех пор стояло или если и текло, то очень вяло и незаметно глазу.

Спросил у прохожего с белым мохнатым козлом на веревке, как найти предприятие «Арсенал», – оба окинули меня внимательным взглядом. Во взгляде желтых козлиных глаз с зелеными вертикальными зрачками мне почудилась насмешка. «Странное название для завода по переработке фруктов», – подумал я.

Ни охраны, ни запоров здесь, видимо, не признавали. Я беспрепятственно пересек двор и проник в темноватый вестибюль, а затем отворил дверь, на которой висела табличка «Генеральный директор». Секретарский предбанник был пуст, и я, поколебавшись, дернул за ручку двери в кабинет.

Молодой человек, сидевший за письменным столом, поднял голову и вопросительно взглянул на меня. Я встал на пороге, разглядывая его с жадным любопытством. Я даже забыл поздороваться.

Он тоже рассматривал меня. Пауза затягивалась.

– Добрый день, – опомнился я.

– Здравствуйте, – отозвался он.

– Мы не могли бы поговорить?

Он покосился на дверь.

– Садитесь, пожалуйста. Я вас слушаю.

Я сел напротив него по другую сторону письменного стола. Он смотрел выжидательно и настороженно. Был это пышущий здоровьем румяный парень, коротко стриженный, голубоглазый.

– Почему ваше предприятие называется «Арсенал»? – вдруг спросил я.

– Папа бывший военный, – не удивился он. – А вы?..

Я назвался. И добавил, что я был другом Алисы.

– Алисы? – Он стал багроветь. – Вы… как она?

– Алиса умерла. Вы не знали?

– Умерла? – Он был потрясен. – Как умерла? Ничего не знал! Почему? Как? – Он сглатывал и бормотал бессвязно и все повторял: – Как же так? Почему?

– Несчастный случай. Двадцать седьмого августа… – Слова давались мне с трудом.

– Вы, наверное, хотите посмотреть дом? – спросил он ни с того ни с сего. – Так он слова доброго не стоит.

Он смотрел на меня своими круглыми детскими глазами, в которых стояли слезы, и я почувствовал разочарование – я ожидал большего, ожидал увидеть взрослого неглупого человека, которого она любила, а увидел большого ребенка, которого по недоразумению назвали генеральным директором. Тем не менее я жадно его рассматривал и испытывал при этом что-то

сродни ревности. Он знал Лиску с детства, они сидели за одной партой, целовались по темным и тайным углам… Он был ее первым мужчиной, этот мальчик, который так и не повзрослел.

– Как вас зовут? – спросил я.

– Андрей. Андрей Иванович.

– «Арсенал» – семейный бизнес?

– Ну да… – Его озадачили мои вопросы.

– У вас есть семья?

Он смутился и зыркнул на дверь. Ему не пришло в голову послать меня подальше с моими вопросами. Он смотрел на меня, мучительно соображая, что ответить.

– Я знаю, вы и Алиса… были женаты, так?

Он кивнул и облизал губы. Он не понимал, чего я от него хочу.

– Вы ведь не разведены до сих пор?

Он снова кивнул. И попытался принять независимый вид. Полистал какие-то бумажки на столе, поднял и снова положил трубку допотопного телефона.

– Покажите дом, – сказал я неожиданно для себя.

Он с готовностью поднялся. Похоже, ему хотелось увести меня из заведения до возвращения секретарши, если таковая имелась. Он порылся в ее столе, нашел ключ, и мы вышли. Он запер входную дверь и сунул ключ под разлезшийся колючий коврик. Время здесь действительно остановилось.

Мы миновали площадь с Лениным – буквы на цоколе осыпались и были видны белые прорехи – и свернули в узкую боковую улочку. Мне показалось, он вздохнул с облегчением. Мы шли вдоль бесконечных заборов, через их планки виднелись клумбы с пышными осенними цветами. Кирпичные и деревянные домики, ставни с вырезанными сердечками, красные крыши. Несколько заброшенных полуразвалившихся хибар с выщербленными деревянными узорными «занавесками» под крышей – я вспомнил кружевной подзор на кровати в старинном деревенском доме, где мы, четверо студентов городского вуза, квартировали, делая вид, что помогаем убирать урожай, а на самом деле играли в карты и пили буряковку – отвратительную местную самопальную водку. Подзор, обшитый грубым домотканым кружевом и расшитый красными и синими маками, был в культурно-эстетических ремесленных традициях старой деревни, и впервые я, горожанин, с чувством ностальгии подумал, что уходит самобытная патриархальная культура, оседает в музеях – в лучшем случае, а то и просто исчезает, а на смену ей приходит пошлый новодел с башенками.

День перевалил за середину, и начал накрапывать мелкий шуршащий, по-осеннему надоедливый дождь. Лето кончилось, здесь это чувствовалось с особой безысходностью.

Я шагал рядом с мужем Лиски, испытывая чувство нереальности, повторяя мысленно, что она ходила по этой улице… не ходила, а летала стремительно, пинала ногой калитку, мчалась по дорожке к дому, а из-под крыши виднелось почерневшее деревянное кружево с откушенными временем зубцами…

Андрей вдруг остановился, взглянул на меня. Мы стояли перед покосившимся забором, за которым был заросший сорняками двор. В центре его возвышался здоровенный, как баобаб, пышный репейник с пожухлыми листьями и торчащими колючими коробочками засохших цветов. Дом в глубине светил подслеповатыми кривыми оконцами, облупившееся крыльцо покосилось, а дверь осела. Здесь давно никто не жил.

Парень толкнул калитку. Крыльцо под нашими ногами издало жалобный скрип – не скрип, а стон. Это была жалоба брошенного и обветшалого человеческого пристанища. Андрей достал ключ откуда-то сверху, из щели над притолокой, и с усилием открыл дверь – для этого ему пришлось приналечь плечом.

Холодом и тленом дохнуло изнутри. Миновав сени, заваленные каким-то хламом, мы вошли в комнату – он назвал ее «залой». Пестрые тряпичные половики на полу, засохшие цветы на подоконнике, стылый зимний холод из углов. Старинный буфет, тусклые стекла, за ними – небогатая посуда. Безнадежность, беспросветность, бедность…