Музыка души
Шрифт:
– Беги от нее, беги, пока не поздно, – продолжал подзуживать Анатолий. – Пока она не погубила твой дар.
Чем ближе был день возвращения в Москву, тем тоскливее становилось на душе. Необходимость вновь подстраиваться под другого человека, менять привычки и распорядок заставляли почти ненавидеть несчастную Антонину, даже не подозревавшую о нависшей над ней туче. В сентябре Петр Ильич вернулся, терзаемый противоречивыми желаниями: и хотелось наладить нормальную семейную жизнь, и потеря свободы пугала, заставляя с тоской думать о будущем.
Жена
– Я нашла квартиру рядом с консерваторией, чтобы тебе недалеко было ходить, и совсем недорогую. Надеюсь, тебе понравится, как я все обустроила. Представляешь, меня два раза обокрали! Ох уж эти кухарки: глаз да глаз за ними! Пришлось даже судиться. Я теперь боюсь кухарке квартиру оставлять – так и сидела дома несколько дней.
Петр Ильич кивал с сочувствием: бедняжка, сколько перипетий ей пришлось перенести! Антонина с улыбкой прижалась головой к его плечу.
– Но теперь все будет в порядке, я уверена. Я так скучала по тебе, Петичка!
«Хотел бы я сказать то же самое!» – с тоской подумал Петр Ильич.
Квартира ему понравилась: чистая, уютная, с изящной и милой обстановкой, даже не без роскоши. И при этом ни малейшей пошлой детали. А Толя уверял, что у Антонины напрочь отсутствует вкус! Она побеспокоилась и об устройстве рабочего кабинета для него, и о рояле; подобрала все с учетом вкусов и потребностей Петра Ильича – и когда только успела их изучить? Он невольно почувствовал благодарность жене за заботу и предусмотрительность.
– А у меня для тебя сюрприз, Петичка, – с загадочной улыбкой объявила Антонина, едва он закончил осмотр квартиры.
Сняв перчатки и небрежно бросив их в кресло, она села за рояль и, весело покосившись на мужа, начала играть. С удивлением он узнал одну из своих фортепианных пьес. Пианисткой она, оказывается, была весьма и весьма неплохой.
Закончив, Антонина с волнением посмотрела на Петра Ильича:
– Тебе понравилось? Я специально достала твои пьесы у Юргенсона.
Петр Ильич был тронут до глубины души:
– Спасибо, Нина, ты замечательно играешь.
Она польщено заулыбалась и покраснела.
***
Первоначальный энтузиазм угасал не то что с каждым днем, а с каждым часом. Антонина изо всех сил старалась понравиться мужу, но это только больше раздражало: она без конца о чем-то болтала, нарушала так необходимое Петру Ильичу уединение, ее было слишком много. Он совершенно не мог сосредоточиться. Придя вечером из консерватории, вместо отдыха от людей он получал необходимость развлекать жену, постоянно находиться в ее обществе. А в обществе даже самых близких людей Петр Ильич не мог полностью расслабиться. Вечером ему жизненно необходимо было остаться в одиночестве. Но не скажешь же жене: уйди, не тревожь меня. Скапливавшееся понемногу напряжение в конце сентября вылилось в нервный срыв. Прицепившись к какой-то ерунде, Петр Ильич долго кричал на ничего не понимающую Антонину, испугавшуюся его бурной реакции.
Обижалась она недолго и уже на следующий день вела себя
Утром, когда они пили чай, он будничным тоном сообщил:
– Нина, мне надо уехать в Петербург на несколько дней – Направник пишет, что ему необходимо видеть меня для возобновления «Вакулы».
– Конечно, дорогой, – кивнула она.
Прощаясь на вокзале, Петр Ильич на мгновение почувствовал угрызения совести: Антонина-то была ни в чем не виновата, все только его натура мизантропа, не выносящая постоянное присутствие рядом кого бы то ни было. Стыдно было бросать вот так несчастную женщину, но и оставаться с ней он был не в состоянии. Его трясло нервной дрожью и колоссальные усилия воли требовались, чтобы казаться спокойным.
В Петербурге на вокзале Петра Ильича встретил Анатолий, у которого при виде брата сделалась испуганное лицо.
– Что с тобой, Петя? – спросил он. – Тебя же невозможно узнать. Ты так выглядишь…
Как именно Анатолий уточнять не стал, но, видимо, расслабившись в поезде, Петр Ильич окончательно перестал контролировать себя, и давно скапливавшееся напряжение прорвалось наружу. Брат отвез его в гостиницу «Дагмар», справедливо заметив, что отцу лучше не сообщать о кризисе.
На следующий день, когда Петр Ильич немного пришел в себя, братья начали обсуждать план действий.
– Я съезжу в Москву, – заявил Анатолий, – устрою все твои дела, и тогда поедем за границу. Тебе необходимо развеяться и забыть обо всем.
– А что делать с Антониной?
– Мы с Модей уже все придумали: отправим ее к Ипполиту в Одессу, и он ей сообщит, что ты больше не вернешься и между вами все кончено. Таким образом, тебе не придется с ней самому объясняться, а с другой стороны – не от чужих людей узнает.
– Почему к Ипполиту?
– Чтобы удалить ее из Москвы. Так все московское общество будет думать, что вы вместе отправились за границу, и мы избежим ненужных сплетен.
Анатолий говорил спокойным деловым тоном, будто речь шла о чем-то обычном: похоже, он давно все обдумал. Петр Ильич махнул рукой: пусть братья делают, как хотят, лишь бы ему оказаться где-нибудь подальше от всех.
***
В начале октября Петр Ильич вместе с Анатолием уехал за границу. Едва он почувствовал вкус свободы, как спокойное расположение духа начало восстанавливаться. Он был бы абсолютно счастлив, если бы не туманное будущее: отсутствие денег, щекотливая ситуация с Антониной и незнание, что делать дальше.
Пока же братья ждали сообщения из Одессы – как там все прошло. Наступив на горло своей гордости, Петр Ильич снова попросил денег у фон Мекк – средств на длительное пребывание за границей не осталось. Было тяжело и стыдно, но вернуться в Россию он сейчас не мог. Надежда Филаретовна откликнулась сразу же – с готовностью помогла, не требуя ни благодарности, ни обещания вернуть долг. Более того, она с бесконечной чуткостью предлагала пособие в шесть тысяч рублей ежегодно: