Музыка души
Шрифт:
Совершенно пустой дом содержался так, будто он был обитаем. В своей комнате Петр Ильич нашел все необходимое: от нотной бумаги до мельчайших принадлежностей туалета. Слуги были предупреждены: в разговоры не вступали, и только Марсель поинтересовался, как барин пожелает распределить день. Во всем, в каждой мелочи чувствовалась заботливая рука хозяйки, приложившей все усилия, чтобы создать для своего гостя идеальные условия.
А сколько в этом доме было книг! Зайдя в библиотеку, Петр Ильич наткнулся на томик Мюссе, да так и сел читать его прямо на полу, не в силах оторваться. В музыкальной
Вечером прибыл задержавшийся Алеша, рассказавший, что на одной из станций видел Сашу с детьми. Он пребывал в телячьем восторге от Браилова и без конца повторял:
– Что дом, что сад, что люди, что угощение – бес-по-доб-ны! И опять в лес можно ездить, и покойно, и хорошо…
Петр Ильич только посмеивался энтузиазму своего слуги.
Неподалеку от усадьбы располагался монастырь, который прежде был католическим, но потом его обратили в православный. Рядом с домом обнаружился лесочек с остатками сада, разведенного еще католическими монахами. От стены, когда-то окружавшей его, остались живописные развалины.
На Вознесение Петр Ильич пошел в этот монастырь на обедню. Народу собралось великое множество, так что в церкви невозможно было найти места. Но одна из монашенок провела его на хоры, откуда хорошо просматривался храм. Сразу бросалось в глаза, что он был прежде католическим: по стилю фресок и икон, совершенно не византийских; по латинским надписям на потолке, состоящим из названий различных добродетелей; по иконостасу – деревянному и довольно неуклюже приделанному к стенам.
Два хора монашенок пели необычайно хорошо, и временами слышались незнакомые Петру Ильичу напевы. С большим интересом он наблюдал за регентшей – старой монахиней с потрясающе красивым лицом. В воображении тут же родился целый роман о жизни этой почтенной старушки.
К сожалению, летняя жара проникла и в церковь: было ужасно душно, кружилась голова. Не дождавшись конца службы, Петр Ильич вышел на монастырский двор, забитый что-то евшими людьми. Слепые играли на лирах и пели канты. Выходивший из церкви народ оделял нищих бубликами и кусками сала и хлеба. Около входа толпились продавцы разного дешевого товара. В массе народа Петр Ильич услышал заставившие его усмехнуться перешептывания на свой счет: «Да что вы! Это жених одной из дочерей барыни!»
Нагулявшись, Петр Ильич принимался за сочинение. Работа шла необычайно хорошо, и вскоре появилась масса эскизов: скрипичные пьесы, шесть романсов, около дюжины фортепианных пьес, «Детский альбом», Большая Соната, литургия Иоанна Златоуста…
***
В начале июня Петр Ильич уезжал в Москву, преисполненный оптимизма: Антонина дала согласие на развод. И все-таки оставлять Браилово было грустно и тоскливо: после сладкого мира, который он вкушал здесь, предстоял шумный город. Приведя в порядок музыкальную библиотеку, Петр Ильич долго бродил по саду, прощаясь с усадьбой.
В Москве его на вокзале встретил Анатолий, поразивший
– Да ничего серьезного: работы много, частное дело еще сложное попалось. Работать приходится за двоих – я подменяю одного больного товарища, – Толя помолчал и с тяжелым вздохом добавил: – Да и с Александрой Валерьяновной не складывается…
Ну вот – опять! А Петр Ильич надеялся, что брат уже исцелился от своей несчастной влюбленности.
– Толенька, забудь ты про Панаеву: эта женщина не для тебя. Ты умный, симпатичный, приятный молодой человек – встретишь еще подходящую девушку.
Анатолий надулся, но возражать не стал – в глубине души он и сам понимал его правоту. По пути они больше молчали, а в гостинице брат сообщил новости об Антонине: рано они обрадовались ее уступчивости. Узнав условия, требующиеся для развода, она пошла на попятный.
– По-моему, она просто ненормальная! – раздраженно объявил Толя, нервно расхаживая по комнате. – Я ей объяснил в подробностях условия, сказал, что мы возьмем все труды на себя: ей надо будет объявить в Консистории о твоей измене и потребовать развода. Она слушала, кивала, и вдруг заявляет: «Я не стану врать! Меня заставляют разводиться, и я против воли дала согласие, но никаких ролей я играть не буду!» Представляешь? А ведь на суде она должна быть обвинительницей, а не несчастной жертвой.
Петр Ильич устало потер виски: эта история начинала вызывать у него отчаяние и головную боль. Оставалась еще надежда переубедить Антонину и научить ее, как действовать, но для этого понадобится время, а значит, придется все лето жить в Москве. Одна только мысль об этом была невыносима.
На другой день Николай Григорьевич праздновал день рождения, и на этом торжестве пришлось встретиться с огромным количеством людей, которые принялись ахать и удивляться Петру Ильичу. А ведь именно такой реакции он и боялся. Немедленно захотелось сбежать, никого не видеть и не слышать.
Через три дня он уступил этому желанию, поручив Юргенсону поработать с Антониной и решив вернуться к осени. Сев в вагон, Петр Ильич почувствовал такое облегчение, такое блаженство, будто его выпустили из смрадной тесной тюрьмы.
В Каменке вместо долгожданного покоя подстерегали новые испытания. Петра Ильича с Анатолием встретили племянницы Анна и Вера, тотчас огорошившие их новостью:
– Маме очень плохо – несколько дней у нее сильнейшие боли, и только морфий немного помогает.
Сердце упало. Саша давно мучилась от камней в почках, и порой случались такие обострения, что бедняжка едва ли не умирала. При мысли о страданиях сестры тоскливо все сжималось внутри.
В доме царила мертвая тишина. Лева ходил худой и бледный как тень – он безгранично любил жену, и ее болезнь изматывала его до крайней степени. Едва братья ступили на порог, появилась бледная Таня, даже не заметив гостей, шепнула: «Припарку», – и исчезла.
День прошел ужасно. А вечером у Тани, которая все это время не отходила от матери, несколько дней не спала и не ела, случилась страшная истерика. Она рыдала и билась в конвульсиях. Насилу удалось успокоить бедную девочку.