Музыка души
Шрифт:
С этим Петр Ильич не мог не согласиться, слова писателя глубоко запали в его душу. И все же новое знакомство не доставило ничего, кроме тягости и мук. В таких случаях Петр Ильич чувствовал, что из желания понравиться, угодить, он невольно то рисуется, то напротив таит искренние порывы, боясь покоробить собеседника. Необходимость играть роль становилась источником самых тяжелых переживаний для его правдивой натуры.
Они обменялись двумя письмами, после чего общение прекратилось. Несмотря на гордость, которую Петр Ильич испытал, видя отношение писателя к его сочинениям, он был
Отныне Петр Ильич еще больше утвердился в убеждении, что не стоит лично знакомиться со своими кумирами – пусть они остаются на недосягаемой высоте. Однако неприятное впечатление вскоре забылось – Толстой по-прежнему оставался одним из любимейших писателей Петра Ильича.
Сильно беспокоило его молчание Модеста. Брат никогда не был аккуратен в корреспонденции, но в последнее время как-то уж слишком долго не приходило от него вестей. Склонный всегда предполагать худшее, Петр Ильич в попытке отогнать дурные мысли отругал брата в шутливой форме:
«Милостивый государь!
Модест Ильич!
Я не знаю, помните ли Вы еще о моем существовании. Я прихожусь Вам родным братом. Состою профессором здешней консерватории и написал несколько сочинений, как-то: опер, симфоний, увертюр и других. Когда-то Вы удостаивали меня вашим лестным вниманием. Мы даже совершили с Вами в прошлом году путешествие за границу, оставившее в сердце моем неизгладимо-приятные воспоминания. Потом Вы нередко писали мне милые и весьма интересные письма! Теперь все это кажется мне лишь сладким, но несбыточным сновидением. Да, Вы забыли и не хотите знать меня!!!
Но я не таков, как Вы. Несмотря на мою ненависть к ведению корреспонденции, несмотря на усталость (теперь 12 часов ночи) сажусь, чтобы напомнить Вам о себе и воодушевляющих меня чувствах любви к вам.
А перед праздниками, братец, очень я близко сошелся с писателем графом Толстым, и очень они мне понравились, и имею я теперь от них очень милое и дорогое для меня письмо. И слушали они, братец мой, первый квартет и во время анаданте ажно слезы проливали. И очень я, братец мой, этим горжусь и ты, братец мой [совершенно противуположный предыдущему тон горделивой презрительности], не забывайся, потому я ведь, братец ты мой, птица довольно важная. Ну, прощай, братец ты мой. Твой разгневанный брат
П. Чайковский».
Ответ не замедлил прийти со всеми извинениями.
***
Последние лучи заходящего солнца освещали гравюру, изображавшую Людовика XVII, и портрет Антона Григорьевича, подаренный когда-то Петру Ильичу Марией Бонне – его соученицей по Петербургской консерватории. Дрожащее пламя свечи бросало блики на разложенные на столе бумаги. Москву за окном покрывало пушистое одеяло снега, от мороза на стекле расцветали узоры. Но здесь, в квартире было тепло и уютно.
–
Алеша бесцеремонно распахнул дверь, даже не потрудившись постучать. Мальчик вообще был довольно нахальным, но Петр Ильич прощал ему грубоватые манеры за услужливость и преданность. Стоило бы временами его осаживать, да Петр Ильич никогда не умел быть строгим с прислугой.
Он слегка раздраженно поднял голову от ученических задач – опять его отвлекают от работы! – и кивнул:
– Проси.
Стремительным шагом в комнату зашел Иосиф Котек, извинился:
– Прошу прощения, что отвлекаю, Петр Ильич, но у меня правда очень важное дело.
– А, Котек, проходите, – он невольно улыбнулся, тут же забыв про досаду.
На Иосифа невозможно было сердиться: симпатичный, добродушный, увлекающийся, одаренный музыкант и виртуозный скрипач. Он буквально только что закончил консерваторию и был одним из любимых учеников Петра Ильича. Особенно в Котеке подкупало его восторженное отношение к сочинениям учителя. Совершенно искреннее.
Он вольготно расположился в предложенном кресле, закинув ногу за ногу – Иосиф в любой ситуации умел устраиваться с максимальным удобством – и начал рассказывать:
– По протекции Николая Григорьевича я недавно устроился к одной богатой даме играть в ее домашнем оркестре. Зовут ее Надежда Филаретовна фон Мекк, она вдова известного железнодорожного деятеля. Так вот. Надежда Филаретовна – истинная меломанка, с прекрасным вкусом. И она благоговеет перед вашей музыкой, – Котек с хитрой улыбкой посмотрел на Петра Ильича, но тот только пожал плечами. – Узнав, что я знаком с вами, она умоляла меня передать ее просьбу. Ей хочется, чтобы вы сделали переложение для скрипки и фортепиано нескольких ваших произведений.
– Расскажите-ка поподробнее, что это за женщина, – полюбопытствовал Петр Ильич.
Котек с готовностью удовлетворил его просьбу:
– Надежда Филаретовна овдовела в январе нынешнего года. У нее одиннадцать детей, но с ней живут семеро – остальные уже взрослые и имеют свои семьи. Она обладает многомиллионным личным состоянием. В ведении дел ей помогает старший сын и брат. С тех пор как умер ее муж, Надежда Филаретовна не выезжает в свет, никого не видит, за исключением родных, живет отшельницей. Музыку она считает высочайшим искусством, готова слушать ее часами, собрала свой домашний оркестр, к слову сказать, из прекрасных музыкантов. Да и сама неплохо играет на фортепиано. А ваше имя в ее доме окружено прямо-таки культом. По-моему, она считает вас чуть ли не божеством.
Котек снова лукаво усмехнулся. Петр Ильич был польщен и тронут: он и не подозревал, что есть люди, которые настолько ценят его творчество.
– Передайте Надежде Филаретовне мою искреннюю благодарность за столь высокое обо мне мнение. Я непременно исполню ее просьбу.
Заказ фон Мекк был несложен, и Петр Ильич скоро закончил работу, получив в ответ восторженную благодарность и немалое вознаграждение. Честно говоря, оно далеко превышало ценность труда, но робкие возражения на этот счет Надежда Филаретовна решительно пресекла: