Музыка души
Шрифт:
«Музыка Чайковского стоит на равной высоте с текстом Пушкина, а опера «Евгений Онегин» – одно из самых удивительных произведений русской музыки. Ей суждена столь же славная будущность, что и поэме Пушкина».
Ради одной такой статьи можно было смириться с глупостью и пошлостью всех остальных.
Вскоре после первого представления, к великой досаде автора, оперу сняли на неопределенное время из-за болезни примы.
Не успев прийти в себя, в конце января Петр Ильич уехал в Петербург,
Лукашевич являлся на репетиции, ведя себя точно восточный падишах. Когда он отпускал глупые замечания по поводу исполнения, Петр Ильич терпел. Но потом Лукашевич схватил партитуру и, найдя там несоответствия, самодовольно заявил:
– Это что такое? Тут было не так!
Из последних сил сдерживаясь, Петр Ильич сквозь зубы объяснил:
– Да, эту мелодию пришлось перенести из партии Иоанны в партию Агнессы – ради сценических и вокальных условий.
– Да что вы себе позволяете?! – возопил Лукашевич, точно ему нанесли личное оскорбление. – Вы не имеете права ничего менять! И должны были испросить разрешения!
В первую секунду Петр Ильич онемел от возмущения такой наглостью. А в следующую – вырвал ноты из рук Лукашевича и тихо, дрожащим от ярости голосом произнес:
– Я ведь могу вовсе забрать партитуру из театра! И, честное слово, сделаю это!
Не глядя больше на гадкого чиновника, он метнулся к выходу и так и ушел бы, если бы его не остановил Направник. Перехватив его у самой двери, Эдуард Францевич горячо зашептал:
– Не глупите, Петр Ильич. Лукашевич не стоит этого. Мы поставим оперу наилучшим образом – все силы к этому приложим. Надо только немножко потерпеть.
Страшно хотелось плюнуть на все и уехать подальше, но Петр Ильич согласился с Направником и скрепя сердце вернулся. Лукашевич, кажется, понял, что перегнул палку, и немного притих.
Отдохновением от интриг стала премьера пьесы Модеста. Комедия имела большой успех, автора несколько раз вызывали и дружно приветствовали.
После спектакля Петр Ильич нашел брата за кулисами, счастливого и смущенного одновременно.
– Поздравляю с успешным почином, Модинька! Я же говорил, что это стоящая вещь!
– Ну, Модька – нет слов! – улыбался Толя, специально приехавший с Львом Васильевичем и Верой в Петербург на премьеру.
– Вам правда понравилось? – Модест будто не верил своим ушам.
Братья весело покивали, а Лев Васильевич спокойно заметил:
– На самом деле хорошо.
Вера же просто повисла у него на шее:
– Так чудесно, дядя Модя! Мне очень-очень понравилось!
Модест засиял, как новенькая монета, и попытался обнять всех сразу, пробормотав:
– Спасибо.
Тринадцатого февраля, в день премьеры «Орлеанской
Ободренный несомненным успехом Петр Ильич на следующий же день уехал в Италию. В поезде он прочел заметку о том, что «Орлеанская дева» дана с большим успехом, но опера плоха, скучна и монотонна. Хмыкнув, он отбросил газету. Ругань автора статьи даже не слишком задела. Гораздо больше расстроило известие, полученное в Вене, что шумный успех первого представления не повторился в последующих, и «Орлеанскую деву» собираются в скором времени снять с репертуара. Решительно, ему не везло с операми.
***
Подъезжая к Флоренции, Петр Ильич пришел в восторг, увидев рано утром ярко освещенную солнцем весеннюю картину милой итальянской природы. После метели накануне она показалась волшебным сном.
Оказавшись же в Риме, он испытал ощущение, будто вернулся домой. Вот только каждый уголок в отеле, каждый поворот лестницы напоминали о Модесте и Коле. Так и казалось, что вот-вот они войдут! И становилось невыносимо тоскливо.
Однако заскучать ему не дали. Тут же пришел в гости Кондратьев, по-прежнему обитавший за границей, и четыре бесконечных часа рассказывал о своих похождениях, ссорах и дрязгах.
В Риме в это время жил и великий князь Константин Константинович, который, узнав о приезде Петра Ильича, пожелал его видеть и пригласил к своим братьям Сергею и Павлу Александровичам. Визит этот был нехорош уже тем, что к великим князьям не пойдешь просто так, по-свойски – нужен фрак, а его-то и не было. Приглашение пришло в воскресенье, и почти все магазины были закрыты.
Петр Ильич попросил фрак у знакомого – Масалитинова, но он оказался узок до смешного. Тогда он попробовал надеть фрак Кондратьева. Этот был безобразно широк. Петр Ильич полетел искать в магазинах. В ужасе и отчаянии он метался по городу, пока в одной лавчонке не нашел по случаю продававшийся препаршивый, но хоть сколько-нибудь пригодный фрак. После всех перипетий он едва поспел на виллу Sciarra, где жили великие князья.
– А вот и наш композитор! – с радостной улыбкой приветствовал его появление Константин Константинович.
Он представил Петра Ильича братьям, которые показали себя в высшей степени милыми, ласковыми и внимательными. Обед, сама вилла, роскошь обстановки были достойны изумления. Но при всегдашней застенчивости Петр Ильич неимоверно тяжело переносил пребывание в среде чужих людей. Просидев у великих князей три часа, он вернулся домой пешком, наслаждаясь великолепной весенней погодой и чувствуя себя так, будто груз с плеч свалился.