Музыка души

Курлаева Анна Владимировна

После Фоминой недели Саша со старшими девочками уехала в Францисбад на воды. В доме стало пусто и грустно.

Сильно беспокоило здоровье Модеста, страдавшего катаром кишок. Он стал бледен, худ, щеки впали, и постоянно чувствовал безмерную усталость, не в силах ничем как следует заниматься. Петру Ильичу пришлось взять на себя половину его трудов по надзору над Колей. Не говоря уже о том, что развод Колиных родителей состоялся, и мальчику пришлось сообщить новость. Он отреагировал еще хуже, чем они ожидали. Сначала просто не поверил, мотал головой и повторял:

– Неправда, неправда, неправда...

А когда понял, что Модест говорит серьезно, поник и горько разрыдался. Никакие

утешения на него не действовали — Коля безутешно плакал, пока не начал задыхаться. Едва-едва им вдвоем удалось хотя бы немного успокоить его, и он заснул с так и не просохшими дорожками слез на щеках. Петр Ильич с Модестом грустно переглянулись — они чувствовали себя абсолютно беспомощными. Будь Коля обычным ребенком, может, перенес бы испытание легче. Но при его изолированной от людей жизни, известие о том, что мать, которую он горячо любил, бросает его, стало страшным потрясением.

В Каменке воцарилась настоящая анархия – отсутствие Александры, с которой согласовывалась любая мелочь в хозяйстве, было очень заметно. Саша часто писала, уверяя, что все здоровы и веселы, бывают в театрах и на гуляниях, и уже начали пить воды. Только Таня меланхолична – она воображала, что Трубецкой в разлуке изменит ей, что родители не позволят и прочую уйму опасений.

Страшная июньская жара действовала расслабляюще, и Петр Ильич забросил занятия, до самозабвения увлекшись собиранием грибов. Вернувшись с очередного похода, увенчавшегося целой корзинкой белых, он нашел у себя на столе письмо от Юргенсона с просьбой сочинить какие-нибудь пьесы к готовящейся в Москве выставке. Причем никаких конкретных указаний, что требуется, никаких сроков. Просто наваляй что-нибудь! Рассердившись, Петр Ильич тут же настрочил другу ехидный ответ:

«Душа моя! Ты, кажется, думаешь, что сочинять торжественные пиэсы по случаю выставки есть какое-то высочайшее блаженство, которым я поспешу воспользоваться и тотчас же примусь изливать свое вдохновение, хорошенько не зная, где, как, что, зачем, когда и т.д. Я не двину ни одним пальцем до тех пор, пока мне чего-нибудь не закажут. Если хотят, чтобы я написал на текст что-нибудь вокальное, пусть напишут, что именно, в какой форме и для иллюстрирования какого события (по заказу я готов хоть объявление провизора Чайковского о мозольной жидкости положить на музыку); если хотят, чтобы я написал что-либо инструментальное, пусть напишут, что именно, в какой форме и для иллюстрирования какого события. Есть два вдохновения: одно является непосредственно из души по свободному выбору того или другого мотива для творчества; другое – заказное. Для последнего нужны побудительные, поощрительные и поджигательные средства в виде точных указаний, назначенных сроков и грядущих в более или менее отдаленном будущем (многих) Екатерин [27] . Деловые вопросы должны быть точны и ясны. Представь себе, что я бы уж успел вдохновиться и написать торжественную увертюру на открытие выставки? Что ж бы вышло? Оказывается, что великий Антон [28] с своей стороны что-то наантонил? Куда ж я бы делся с своим маранием?»

27

Сторублевая купюра с изображением Екатерины II.

28

А.Г. Рубинштейн.

Выйдя к обеду, Петр Ильич нашел в столовой одного четырехлетнего Юрия, который приветствовал его сообщением:

– От мамы письмо пришло! – и велел горничной: – Мина, принеси.

Когда Мина вернулась, Ука протянул письмо Петру Ильичу со словами:

–

Дядя Петя, прочитай!

Пока он читал, Ука все время как-то неестественно смеялся, будто хотел казаться радостным, а потом вдруг опустил голову и начал тихо, но горько плакать. Петр Ильич до слез тронутый этим проявлением любви ребенка к матери, принялся утешать его. На что тот сквозь слезы отвечал:

– Я не знаю, отчего я плачу. Мне очень весело!

Все в Каменке скучали по отсутствовавшей хозяйке, но детям, конечно, приходилось тяжелее всего. И все напрасно: поездка не принесла никакой пользы. Александра начала терзаться в разлуке с детьми, ей стало хуже – нравственная тоска отразилась на физическом состоянии. Да и у Тани головные боли нисколько не прошли.

***

С самого начала лета Петра Ильича наперебой приглашали в гости. Анатолий хотел, чтобы он объездил с ним чуть ли не всю Россию. Ипполит звал отправиться на пароходе в Крым и на Кавказ. Николай настоятельно требовал к себе в Курскую губернию – он купил новое имение и жаждал похвастаться им. Но как ни хотелось Петру Ильичу повидаться со всеми братьями, на это не хватало денег. Никогда не умевший разумно ими распоряжаться, в ту зиму он особенно сильно потратился, даже забрав вперед за много месяцев сумму, получаемую от фон Мекк, и наделав множество долгов. Единственное приглашение, которое он мог принять, с большим сожалением отказавшись от остальных, — поездка к Надежде Филаретовне в Браилово.

Там его ждал поистине драгоценный подарок. Марсель передал Петру Ильичу запечатанный сверток, в коем обнаружились золотые часы с рельефным изображением на верхней крышке Жанны д’Арк, а на нижней – Аполлона и Музы. Это поистине художественное произведение, заказанное Надеждой Филаретовной специально для него в Париже, вызвало невольный вздох восхищения. Петр Ильич был до глубины души тронут вниманием своего лучшего друга. Но, если совсем честно, в данный момент он предпочел бы получить немного денег.

В Браилове он ничего не делал, только читал, играл, купался, ловил с Алешей сетками раков и наслаждался чудной окружающей атмосферой. Но, даже пребывая праздным, он с утра беспокоился, что нет времени прочесть что-то, проиграть, написать письмо. Как, в сущности, короток день, и как мало можно успеть сделать! Воспользовавшись свободным временем, Петр Ильич усиленно принялся за изучение английского языка. Он не ставил себе целью говорить на нем, а только читать – чтобы в подлиннике прочесть своих любимых писателей: Шекспира, Диккенса, Теккерея.

Наибольшее же удовольствие доставляли прогулки на природе, всегда вызывавшей у Петра Ильича восторг и благоговение. Однажды вечером он случайно оказался на прилегавшем к саду поле пшеницы. С относительного возвышения виднелся зеленый домик, в котором он жил. Вдали со всех сторон – леса, расположенные на холмах. За рекой – село, откуда долетали деревенские звуки: детские голоса, блеяние овец и мычание возвратившегося скота. На западе великолепно заходило солнце, а на противоположной стороне уже красовалась полная луна. Петр Ильич был так подавлен восторгом от созерцания этой картины, что упал на колени и благодарил Бога за всю глубину испытанного блаженства.

В середине июля, окончательно стосковавшись по семье, Александра вернулась на родину. Петр Ильич поехал в Жмеринку встретить ее. На вокзале было шумно, суматошно: гудел поезд, переговаривались и смеялись пассажиры, кричали носильщики и извозчики, чуть подальше ржали их лошади. Петр Ильич вглядывался в лица выходящих, с нетерпением ища сестру. Наконец, он увидел, как она спрыгивает с подножки, помогает выбраться дочерям и начинает оглядываться, всматриваясь в бурлящую толпу. Петр Ильич окликнул ее и помахал рукой. Заметив его, Саша улыбнулась, помахала в ответ и поспешила навстречу – Таня и Вера шли следом.