Музыка и музыканты

Левашева Галина Яковлевна

И снова остается только недоумевать: так какая же, в конце концов, разница между песней и романсом? Этак недолго и совсем запутаться — скажете вы мне.

И будете совершенно правы, друзья мои. Вопрос действительно очень сложный. И все же попробуем немного в нем разобраться.

Слово «романс» пришло к нам из Франции (хотя оно и испанского происхождения) вместе с французскими романсами-пасторалями. Когда-то, в конце XVIII—в начале XIX века такие пасторали очень любили петь в помещичьих имениях и дворянских гостиных. Следуя тогдашней моде, и наши, русские композиторы сочиняли множество таких «офранцуженных»

романсов.

Впоследствии слово «романс» потеряло свой первоначальный смысл и стало обозначать всякое вокальное произведение для голоса с сопровождением. А произведения типа «Тройки» Булахова, которые сочинялись на русские тексты, тогда назывались: «российские песни». Это и на самом деле были песни, только не крестьянские, а городские.

Нужно вам сказать, что издавна, как только начали существовать города, появилось различие между городской и крестьянской музыкой. В какой-то степени оно существует и до сих пор, и разницу между песней, которую мы сейчас называем русской народной (или песней, написанной композитором в народном духе), и городской всегда может услышать даже не музыкант. В чем-то эти песни были схожими, в чем-то совсем разными.

Но крестьянской народной песне, особенно русской, часто случалось попадать в город. Русские композиторы того времени, сочиняя свои романсы, порой использовали в них крестьянскую народную мелодию. А так как аккомпанемент гитары или рояля никак не подходил к этой мелодии, она, естественно, изменялась.

Вы спросите: зачем они это делали? Зачем обращались к народным песням? Да затем, что, создавая свои произведения, настоящие музыканты, талантливые композиторы того времени не хотели и не могли забывать о музыке народа, без которой не было бы настоящего музыкального искусства.

Вслушайтесь в мелодии многих бытовых романсов — в них живет душа русской народной песни.

«Музыку создает народ, — говорил Михаил Иванович Глинка, — мы, композиторы, ее только аранжируем»^[3].

Не все, однако, соглашались с таким мнением. Некоторые ученые музыканты хотя и признавали мелодичность и красоту «российских песен», но относились к ним с ласковой снисходительностью и не считали их настоящей музыкой. А создателей этих романсов-песен, композиторов Варламова, Гурилева, Алябьева и других современников Глинки, называли дилетантами, то есть любителями, самоучками.

Долго существовало это несколько пренебрежительное название. Даже те, кто действительно любил и с наслаждением слушал задумчиво-грустный «Колокольчик» Гурилева, его грациозный и милый «Сарафанчик», знаменитого алябьевского «Соловья», исполняемого лучшими певицами мира, даже те, совсем не желая обидеть этим память замечательных композиторов первой половины XIX века, называли их композиторами-дилетантами.

Сейчас это название совсем забылось. Сейчас чтут, любят и помнят создателей русского бытового романса, без которых (и это можно сказать с уверенностью) не было бы романсов Глинки и Даргомыжского, Чайковского и Рахманинова.

Глинка — младший современник Алябьева,

Гурилева, Варламова, но уже во многих его романсах мы не найдем песенного облика. Форма глинкинских романсов более сложная, музыка развивается в полном соответствии с текстом — вы, наверное, уже заметили это в романсе «Я помню чудное мгновенье».

В романсах Глинки, Чайковского, Рахманинова рояль перестает быть простым аккомпаниатором мелодии. Теперь он — полноправный участник музыкального произведения. Музыка сопровождения становится более сложной, более глубокой; она создает настроение, порой рисует целые картины.

Да и сами мелодии уже не напоминают нам песни. Часто они больше похожи на музыкальную, напевную декламацию. Композиторы ищут наиболее правдивое, точное выражение мыслей и чувств, о которых говорится в тексте романса, а потому стараются передать в музыке даже интонации разговорной речи — восклицание, вопрос, недоумение.

Звук, который выражает слово

Хочу, чтобы звук прямо выражал слово. Хочу правды.

Даргомыжский

Как же искал эту правду замечательный русский композитор? И нашел ли он ее в своих романсах?

Он был титулярный советник, —

так начинается один из романсов Даргомыжского. Он настолько своеобразен, что «романсом» его даже трудно назвать. Скорее небольшая музыкальная сценка.

Итак, «он был титулярный советник».

Интонации музыкальной фразы очень простые, почти говорок, и довольно спокойный. Советник так советник, не тайный ведь, не статский, а всего-навсего титулярный мелкий чиновничишка.

Она — генеральская дочь!

Вот это — совсем другое дело! Про генеральскую дочь и говорить нужно совсем иначе: почти торжественное утверждение, даже какой-то восторг слышатся в этой музыке. Внушительно, мощно звучит музыкальная фраза.

Он робко в любви объяснился.

Да, действительно робко, ничего не скажешь. Осторожно, неуверенно появляется фраза, мелодия как бы чуть-чуть приподнимается на цыпочки и в конце — прячется.

Всю музыку фразы воспринимаешь как робко сказанные слова. Это даже не объяснение в любви, а только попытка. Наверное, только заикнулся бедный чиновник, а она...

Она прогнала его прочь.

Какая решительная, грозная интонация. Так и слышишь: «Вон! Сейчас же!» И еще раз повторяются последние слова, четко разделенные по слогам. Как будто еще и подталкивают бедного советника: «Про-гна-ла е-го прочь».

Пошел титулярный советник...