Музыкальный Дом
Шрифт:
— Я не знаю, — честно ответил он, стирая скопившуюся морось со лба.
Улыбка Лектера стала мягче.
— Зайди в дом, Уилл. Пожалуйста. Тебе нужно принять душ, поесть и хорошенько отдохнуть.
Каким образом ему удалось заставить Уилла почувствовать, будто он неразумное, упрямящееся дитя, он не знал. Возможно, годы практики в больнице и безмерное терпение с пациентами. Уилл закрыл глаза и, задержав дыхание будто пловец перед погружением, поднялся по ступеням и зашел в пустой дом. Стоило ему остановиться возле стола, как свет и тепло снова окутали его, как сухим одеялом.
— Почему я? — спросил
— Ты слишком мало ценишь себя, Уилл, и я надеюсь исправить это.
Уилл оглянулся через плечо. Надев прихватки, Ганнибал поставил противень в духовой шкаф и нажал несколько кнопок, выставляя температуру и время.
— Я очень упрямый пациент, доктор.
— А я хорошо убеждаю людей. Если предоставишь мне шанс, конечно.
— Вы знаете, что я не могу уйти, не найдя для ФБР доказательств вашей виновности.
— Какое счастливое совпадение для меня. Иди отдыхать, Уилл, ты же не хочешь заболеть, ведь тогда мне придется проведать тебя, — Ганнибал подмигнул ему и унес посуду в мойку.
Среди тех, кого убил Уилл за свою жизнь, один случай запомнился ему особенно.
Он никогда сам бы не узнал, что творится за соседским забором: стоял трейлер. Никки, высокая, но потасканная брюнетка, вечно в драных джинсовых шортах и топике, едва прикрывавшим суховатый, дряблый живот, появлялась только под вечер. Ее дочь ходила в школу, ей едва стукнуло тринадцать. В поношенной клетчатой рубашке, с пирсингом в брови и колечком на нижней губе, с синими тенями и волосами, похожими на паклю.
Уилл видел, что раньше она приходила в его дом, к Робу, парню, что жил здесь до него. Тот осторожно расспрашивал девчонку и вскоре с ужасом узнал, что она даже не каждый день приходит домой, а если и приходит, то, если мать с клиентом, ей некуда идти, кроме как в приют или спать в мотеле. А потом он увидел синяки на запястьях.
Никто Робу не поверил. Когда он попытался поговорить с Никки, она назвала его извращенцем и послала к черту. Полиция без заявления девчонки отказывалась что-либо делать. Полицейские даже переглянулись со словами «да такая же шлюха растет, как и ее мать, вечно под мостом у третьей улицы с отбросами тусуется». Приводы за вандализм и наркотики. В школе почти не появлялась. И, хуже того, однажды Роб увидел в окно, как она выбежала из трейлера в одних трусах, прижимая к груди свою одежду и рюкзак. Вслед ей крикнул мужской голос: «Эй, я заплатил тебе сотню, сучка! Ты ее еще не отработала, а ну вернись, дрянь!»
Девушка Роба подозревала, что у него не все в порядке с головой, раз он пытается влезть не в свое дело. Сам Роб подкармливал соседку по случаю и позволял спать на матрасе в гараже, чтобы она могла в любой момент, не думая, что что-то ему должна, прийти в теплое и сухое место переночевать. Она даже пыталась предложить себя, ведь другой валюты у нее не было. Другого способа отблагодарить она не знала.
Робу было сорок, не женат, без детей, отслужил в армии и работал на стройке с утра до вечера. Роб не понимал, как в этом чертовом городе тринадцатилетней девочке никто не мог помочь. Ни социальная служба, ни органы опеки, ни полиция. Как только девушка Роба забеременела, он переехал, оставив проблему позади.
Синеволосую девчонку звали Кэролин. Красивое имя для красивой
Слово полицейского против трупа. Внутреннее расследование прикрыли из-за приказа сверху от Салливана, который терпел Уилла, пока он пил, и для которого это стало последней каплей. Дело закрыли, Клэр отдали в приют, а Уилл ушел со службы, как это говорят, «добровольно-принудительно».
Он делает сейчас то же самое? Взваливает на себя ответственность за все убийства Ганнибала, будь то в прошлом или которые он еще совершит, потому что только он может его остановить? Или еще хуже, он единственный, кому Лектер позволит себя остановить. Какова будет цена? Лояльность? Жизнь? Эбигейл?
Уилл закрыл глаза, проваливаясь во тьму.
Раньше ему часто снилось, что он тонул: барахтался, пытаясь удержаться на плаву, но рано или поздно вода заполняла рот и заливала легкие, и он сдавался. В этот раз Уилл уже лежал на дне, и вокруг царили тишина и холодное спокойствие. Недвижимые воды, темная, глубокая синь, сквозь которую он видел где-то вдали, над головой, далекий свет солнца.
Он слышал голос: это была его учительница из средней школы, миссис О’Мэй. Все в ирландском канале были религиозны, в школе ученикам выдавали маленькие Библии, а в воскресенье они дружно всем классом должны были ходить на мессу. На партах чертили богохульства, девчонки втайне игрались с доской духов. Насколько ирландцы верили в бога, настолько же они были суеверны, потому, хоть к Уиллу и относились с опаской, его существование вполне укладывалось в их миропорядок. Им даже пугали детей помладше.
О’Мэй всегда начинала урок с цитаты из Библии. У нее был приятный, вкрадчивый голос, очень женственный и мягкий. Уилл не любил Библию, но ему нравилось слушать О’Мэй. Иногда он представлял, что мама тоже могла читать ему что-нибудь на ночь.
Паутины их для одежды негодны, и они не покроются своим произведением; дела их — дела неправедные, и насилие в руках их.
Он думал о концепции Бога, и решил, что вера не для него. Если бы Он существовал где-то в мире, то не допустил бы смерти его мамы. Моральная дилемма, где дитя любит мать, мать любит дитя, но выжить должен только один — игра настоящего садиста. Если его пути так уж неисповедимы, чтобы творить настолько ужасные вещи, то Бог и вовсе Уилла не интересовал.
Ноги их бегут ко злу, и они спешат на пролитие невинной крови; мысли их — мысли нечестивые; опустошение и гибель на стезях их. Пути мира они не знают, и нет суда на стезях их; пути их искривлены, и никто, идущий по ним, не знает мира.
В том, что Уилл умел и что видел, не было ничего божественного. Болезнь мозга, гормональный сбой, насмешка природы — что угодно, но не длань Господня. Он разочаровался в работе: полицейские оказались не на стороне добра, а на стороне большинства. Еще одна банда, самая многочисленная, финансируемая и организованная. Он больше не хотел иметь с ними ничего общего.