Мы из блюза
Шрифт:
– Умоляю, господа! Никаких посягательств на устои империи, покой Августейшей семьи и раненых защитников отечества! Скажите же нам наконец, где можно найти господина Коровьева, и мы тотчас оставим вас в этом самом покое!
– Господа, господа! – протолкался я вперед. – В свою очередь, предлагаю вам немедленно закончить это вавилонское цирковое представление и перестать возмущать общественный порядок! Вы искали меня? Я здесь, перед вами!
Все трое размашисто перекрестились (хотя как минимум двоим за такое могло прилететь от излишне ревнивого ребе, прознай он) и дружно рухнули на колени. В госпитальных вратах повисла тишина.
– Однако, - пробормотала
– Григорий Павлович! Отец родной! – возопил магнат от звукозаписи. – Не губи, Христом-богом молю! – и, вызывая в присутствующих совсем уж лютую оторопь, пополз ко мне на коленях.
Что происходит, черт возьми?! Если я правильно помню школьные уроки истории, такое поведение при дворе уж лет триста, как не в моде! Но тут все разъяснилось. Как оказалось, весь этот дикий перфоманс возник на стыке бизнеса и искусства, а безрассудная храбрость исполнителей была продиктована, прежде всего, жаждой наживы в сочетании с непрошибаемой верой в успех своего безнадежного предприятия. Короче, пластинки мои «выстрелили», да ещё как! Тиражи сметались с прилавков быстрее, чем их успевали печатать, часть пластинок таинственным образом исчезла на полпути от завода в Апрелевке до Москвы, и теперь они продавались частным образом за какие-то несусветные деньги. Ноты тоже имели грандиозный успех, так что теперь все эти акулы шоу-бизнеса ничего так не желали, как «продолжения банкета», причем чем скорее и обильнее, тем лучше.
– Тысячу за песню! Три тысячи! – кричал граммофонщик, не вставая при этом с колен. Народ вокруг загудел удивленно.
– Господа, тихо! Тихо, говорю! – мне пришлось повысить голос. – Во-первых, встаньте с колен и вообще прекратите этот балаган. Во-вторых, я настаиваю, немедленно принесите извинения ее императорскому величеству, их императорским высочествам и вообще всем людям, которых вы тут, вольно или невольно, взбаламутили. Ну и, в-третьих, дела не любят шума.
– Их.. величества?.. Высочества?.. – выпучил глаза делец.
– Ну да, а то вы не видели, куда ломились?
– Нам сказали, вы выступали в этом госпитале, и всё, что мы хотели, так это попытаться разузнать, куда вы направились далее…
– Мы не держим зла, - величественно и достаточно прохладно произнесла императрица. – Григорий Павлович, уймите их наконец и возвращайтесь. Господа, расходимся!
Опущу весь тот дурной лепет, который излился на меня после того, как эти бедолаги осознали, перед кем они тут комедию ломали. Предварительно договорившись с ними о записи аж двадцати песен по пяти тысяч рублей за каждую, условились встретиться на этом же месте завтра в полдень. Господа притащат всю свою аппаратуру, а я постараюсь за оставшееся время найти нам всем помещение.
Расставшись с ними, взял за руку Матрёну, и пошли мы в свои комнаты – отбирать репертуар на будущие пластинки. Надо бы обойтись без допускающих двойное толкование песен – а то подрыв и без того на соплях держащихся основ в мои планы не входит. Когда уже гении серебряного века понапишут мне блюзов и рок-н-роллов?!
Нашему шальному мирозданию главное вовремя и погромче задать правильный вопрос. Потому что два свежих текста от постояльца того самого госпиталя, который я только что защитил от вторжения алчущих прибылей продюсеров, обнаружились как раз на столе у меня в комнате. Крепко же я впечатлил Николая Степановича нетленкой Майка Науменко, мда-с! Ой-вэй, как говорят мои деловые партнеры, когда думают, что их никто не слышит, далеко пойдём!
Ты была, всего-то-навсего,
Ты явилась ко мне засветло в ризах дождя,
И в душе моей надломленной вспыхнул пожар,
И поднялся, околдованный, весь Мадагаскар!
Барабаны отбивают стуки,
Витые роги извергают звуки,
В этом месте больше нет скуки -
Весь Мадагаскар танцует буги!
Самозабвенно пляшут девы – по племенам, по родам.
И ты давно в костюме Евы, и я – нагой, как Адам.
Нет, это вовсе не проклятье – это радости дар,
И стонет в танцевальной страсти остров Мадагаскар!
Барабаны отбивают стуки,
Витые роги извергают звуки,
В этом месте больше нет скуки -
Весь Мадагаскар танцует буги! [1]
«Ну ты и жжёшь, Николай Степанович, - подумал я, мысленно уже напевая этот несомненный хит. – Цензоры прибьют наши уши к Александрийскому столпу, или как там эта палка посреди Питера называется!»
***
Васька отчаянно завидовал закадычному приятелю Прокопу. Да, он, конечно, вкалывает в трактире у Коробейникова с утра до вечера, уматывается вусмерть, но и деньгу с того имеет, мамку с сёстрами кормит – батька-то как на войну ушёл, так и ни слуху, ни духу, сгинул давно, поди. А Ваське, что ни день – закон божий, естественная история, латынь эта проклятущая… Эх, тяжела и бессмысленна жизнь гимназиста с середины августа по начало июня! А ещё надзиратель с кондуитом, попадись ему только не в том месте не в том виде, света белого не взвидишь… Но вот если ближе к вечеру, да на любимом месте, где Пресня в Москву-реку впадает, против Дорогомиловской набережной, встретить дорогого дружка… Тут и поболтать, и похвастать, если есть чем, а то и затеять можно всякое. И надзиратель сюда никогда… впрочем, тьфу-тьфу-тьфу!
Когда Васька пришел в условленное место, Прокоп сидел на берегу и вид имел самый мечтательный.
– Хочу стать музыкантом, - поделился друг, не отрывая взгляда от реки, по которой ползли три лодки.
– Чего это ты вдруг? – спросил Васька, садясь рядом.
– У нас в трактире новые пластинки, заводят без перерыва – публика требует. Граммофон сломался уже, новый поставили, а им все давай и давай. Одно и то же, представляешь? Но оно того стоит!
– Да что ж там такое, говори толком!
– Там новая музыка, Васька. Совсем новая. «Блюз» называется. Печальная и простая. И понятная, хотя, кто-то говорил, что этот Коровьев и для господ песни сочиняет, со всякой заумью.
– Коровьев? Это кто? – не понял гимназист.
– Певец этот модный, которого пластинки. И я так хочу!
– Так это, поди, сколько лет учиться надо? На пианино играть хотя бы?
– Ништо! Коровьев вовсе на гитаре играет!
– Тю, гитара. Где взять-то её?
– Так я подумал – гитара, оно и хорошо, конечно. Но ведь и на балалайке ж сыграть можно? А на ней я немного умею – дед учил. Жаль, пропил батя ту балалайку…