Мы из блюза
Шрифт:
– Да, вы правы, это совершенно точно находится за гранью возможного. Причем очень далеко за этой гранью. Бежать?..
– Некуда. Цель Британии – остаться единственной в мире империей. Надолго их не хватит, конечно, но всех конкурентов, кроме самого очевидного, они похоронят. В Данию? Там вас найдут какие-нибудь «народные мстители за рухнувшую страну». В остальной Европе – тоже. В Китае бардак, и это ещё надолго. В Штатах – сами понимаете, да и кризис не за горами. Остаётся только на какой-нибудь экваториальный островок в Тихом океане, вести растительный образ жизни, потихоньку впадая в забвение и маразм…
– Давайте
– Простите, ваше величество.
– А вы простите мне минуту слабости. Конечно, только Россия. На как же быть?..
Тут я, вновь извинившись за дерзость, непочтение и всё такое, изложил ей ту самую идею, которая сподвигла вчера господ офицеров на матерные тирады. Старушка не подвела: тоже выругалась, но, кажется, по-датски. Пять минут мы молчали, она просто смотрела куда-то вдаль, потом подняла на меня удивленные глаза:
– Самое любопытное, что это даже может сработать. Мы еще вернемся к этому разговору, отъезд я отложу. Главное – больше никому не говорите ни ползвука. Вообще никому, включая моего сына. Это понятно?
– Так точно, ваше императорское величество.
– Вот и прекрасно. Я не могу сказать, что меня обрадовала наша беседа, но хорошо, что она состоялась. А теперь проводите меня.
– Еще вопрос, Мария Фёдоровна. С кем можно поговорить о помещении на территории дворца или парка? Дело в том, что государь запретил мне отлучаться, а нужно записать пластинки – кстати, это поможет хотя бы отчасти финансово обеспечить все то, про что я вам только что рассказал.
– Не забывайте, я не здешняя, - улыбнулась императрица. Вот в Аничковом или Гатчине – другое дело, а здесь нужно спросить Ники. Впрочем, кажется, этот домик – она указала на павильон, из которого мы только что вышли, - принадлежит моим младшим внучкам. Может, с ними поговорить?
Мы распрощались, и я поспешил к любимой скамейке, на ходу нащупывая портсигар. Не знаю, что будет дальше, но, черт побери, вся эта вполне дурацкая фантасмагория мне даже начинает нравиться! Я спешил на перекур, хищно улыбался и напевал:
В этом месте больше нет скуки -
Весь Мадагаскар танцует буги!
[1] Текст автора.
[2] Стихи Юлия Кима. В сочетании с музыкой Алексея Рыбникова эта «Песня о звёздах» из кинофильма «Про Красную Шапочку» является, по скромному мнению автора, лучшей колыбельной в мире.
Глава 18
Сезон квартирников и удивлений
Этот сентябрь перевернул Володину жизнь, да не единожды. Сперва – грусть и разочарование из-за неудачи со сборником стихов. Потом – внезапное знакомство с удивительным Григорием Павловичем, поиск нового слова и первый робкий успех. Потом – исчезновение этого человека, а Володя уже почитал его учителем, странные слухи, что он и ужасный Распутин – одно лицо. Следом – пожар во дворце на Мойке и страшная гибель князя Феликса, которого Набоков долгое время полагал за образец для подражания. Тут же – череда всех этих убийств, и отец – великий отец, храбрый отец, стойкий, как неприступная крепость – схватив в охапку всех домашних, бежит в Финляндию, имея в виду добраться до любезной его сердцу Англии, пока до него не дотянулись неведомые злодеи, походя изводящие думцев и великих князей. Володя послушно поехал с семьей, но на
Поспал едва пару часов – и кинулся нарезать круги по городским улицам: оставаться дома одному сил не хватало. На Фонтанке внезапно купил у разносчика папиросы и спички, неумело прикурил, подавился. Закашлялся…
– Я вижу, милостивый государь, что курить вам невкусно, - пророкотал смутно знакомый бас. – Уж поверьте заядлому курильщику: если сразу не пошло – лучше б и не продолжать. А то удовольствия никакого, а привычка останется.
Володя поднял голову: перед ним стоял Рахманинов с неизменной папиросой во рту.
– Здравствуйте, Сергей Васильевич.
– Вы Владимир Набоков, верно? Я помню вас на том концерте.
– Да…
– Это очень хорошо, что я вас встретил, - улыбнулся композитор. – А то мы с Шаляпиным уже целую кучу блюзов сочинили, а слова писать как-то не горазды – музыканты мы. А вы, я помню, вполне интересный текст тогда представили… Владимир, а вдруг у вас еще стихи есть?
– Есть… - растерянно произнес Набоков, доставая из кармана тетрадку со свежими текстами.
– Позволите полюбопытствовать?
– Да, конечно, - протянул Володя собрание плодов бессонной ночи.
– Так… так, так-так… Ого! Изрядно, молодой человек. Весьма изрядно! Вы разрешите стать вашим соавтором?
– Почту за честь, Сергей Васильевич, - ответил Набоков.
– Тогда я самым злодейским образом разлучу вас с этой прекрасной тетрадкой. Приходите ко мне завтра после пяти – клянусь, отдам ваше сокровище в целости. Придёте? – спросил композитор.
– Приду, - ответил поэт.
Рахманинов сообщил свой адрес, раскланялись. Володя выбросил оставшиеся папиросы в первую попавшуюся плевательницу.
Вернувшись домой, Набоков завалился спать и счастливо проспал едва не сутки. Во всяком случае, проснувшись, он обнаружил, что времени как раз хватит для того, чтобы привести себя в порядок и что-нибудь съесть – а там и к Рахманинову пора идти, благо, недалеко.
Придя по адресу к половине шестого, к немалому удивлению Володя попал к началу настоящего домашнего концерта. У рояля, понятно, сидел Рахманинов, а рядом с ним стоял и весело общался с двумя незнакомыми дамами сам Шаляпин.
– О, а вот и наш драгоценный соавтор, - обрадовался хозяин новому гостю. – Друзья мои, позвольте вам представить поэта Владимира Набокова – именно на его стихи написаны блюзы, которые прозвучат сегодня на нашем маленьком нечаянном концерте.
Рахманинов затушил папиросу и подмигнул солисту:
– Начнем ли, Фёдор Иванович?
Певец кивнул, и они начали.
Как это странно - вслед смотреть себе:
Уехав в поезде, остался на перроне.
И, покорившись странной сей судьбе,
В пустом ночую доме.
Как это странно – вылетев с гнезда,
Начать полет, мечтая лишь о воле,