«Мы не дрогнем в бою». Отстоять Москву!

Киселёв Валерий Павлович

– А может быть, колючую проволоку использовать? – предложил Качкалда. – Мы на финской иногда пробовали. А вместо изоляторов можно использовать резину от автопокрышек.

– Колючки надоест снимать, – усмехнулся Лукьянюк, – но попробуем. Тоже выход.

Полковник Гришин еще раз всмотрелся в схему связи дивизии. На бумаге она выглядела нормально. Он вздохнул, выругался про себя, что в ходе боя, особенно наступательного, он руководить им будет почти не в состоянии, встал и вышел из блиндажа.

Покрытое белой дымкой,

светило зимнее солнце. Ветер был теплым, чувствовалось, что будет оттепель.

– Вот некстати, если потеплеет, лучше бы морозец, – сказал Гришин Яманову. – Пошли в политотдел.

Совещание политработников как раз заканчивалось, и полковник Гришин, чтобы не занимать времени, решил сказать всего несколько слов:

– Товарищи, костяк дивизии у нас надежный, много раз проверенный, но пополнение в основном молодежь, необстрелянные. И процент коммунистов невелик. Кстати, Петр Никифорович, сколько сейчас в среднем в стрелковых ротах коммунистов?

– По три-пять, есть и больше. Это на пятьдесят-восемьдесят человек в ротах.

– Да, раньше было больше.

– Но комсомольцев процент гораздо больше, – добавил Кутузов, начальник политотдела дивизии.

– Это хорошо. Всему составу политотдела сегодня же быть в батальонах. Командиров в бою не подменять, не мешать им руководить боем. Ваша задача – прежде всего настроить людей на наступление. Ну, а что делать в критические минуты, вы все знаете. Завтра последний день подготовки, а двенадцатого – в наступление, товарищи, – чуть торжественно сказал полковник Гришин.

Все заулыбались. Сразу в избе стало шумно.

– Наконец-то! – громко сказал кто-то.

– Товарищи, в беседах с бойцами обязательно скажите, что наступление мы начинаем от исторического Куликова поля, где один раз уже решалась судьба Родины, – сказал Кутузов. – На этом у нас все, товарищ полковник, – повернулся он к Гришину. – Задача всем поставлена, людей по полкам распределил.

– Хорошо, пусть все идут в батальоны. Федор Иванович, – обратился Гришин к старшему политруку Архипову. Он хорошо знал его несколько лет, уважал и ценил как политработника, – вы в какой полк назначены?

– К Фроленкову, товарищ полковник.

– Очень хорошо, а то он в бою бывает излишне горячим. Вы будьте в батальоне Нагопетьяна. Он хотя и смелый парень, даже слишком, но смотреть за ним надо. Может и сам пойти в атаку, никак не отвыкнет от привычки взводного. Воротынцев, – позвал Гришин небольшого роста командира, – Антон Корнеевич, а вас куда определили?

– В полк к Тарасову.

– Разумно. Полк необстрелянный, учтите это. И посмотрите там за комиссаром, это между нами, конечно. Связь можете держать непосредственно со мной. Я вам верю, Антон Корнеевич. – И Гришин крепко пожал Воротынцеву руку.

И Архипов, и Воротынцев были горьковчане, а к ним полковник Гришин питал особую слабость. Больше доверял, чем другим, и сейчас был уверен, что

оба они не подведут и задачи свои выполнят.

Утром 11 декабря полковник Гришин сел в сани и поехал на последнюю рекогносцировку перед наступлением. В 771-м полку он долго рассматривал из окопа село Буреломы.

– Ну, как, Малхаз Ираклиевич, волнуетесь? – спросил Гришин майора Гогичайшвили.

– Есть маленько, товарищ полковник. Ночью наши привели пленного. Хотите посмотреть?

– Давай своего пленного. Давненько с немцами не спорил. – И Гришин пошел по ходу сообщения в блиндаж командира полка.

– Пригнитесь, товарищ полковник. Снайпер может стрелять, мою шапку прострелили, – услышал Гришин знакомый голос.

– Багадаев? Шапку тебе прострелили? Как твои артисты?

Политрук Багадаев, приземистый бурят с раскосыми глазами на плоском лице, был завклубом дивизии, с бригадой артистов давал концерты на передовой. Гришин знал, что однажды бригада, переходя из одного полка в другой, напоролась на немецкую разведку, но Багадаев не растерялся, принял бой со своими музыкантами, двоих немцев они тогда убили, а остальных отогнали выстрелами.

– Я слышал, ты и немцев развлекаешь? – снова спросил его Гришин.

– Было, товарищ полковник. Вчера поставил на патефоне «Катюшу», смотрим, а немцы высунулись из окопов – слушают. Интересная наша песня и для них оказалась.

– Завтра им будет «Катюша», – сказал Гришин, – она им не только споет, но и сплясать заставит.

Вошли в блиндаж. Пленный сидел на корточках.

– Разрешите доложить, товарищ полковник, – обратился к Гришину лейтенант Бакиновский, начальник разведки полка, – пленный – рядовой Эрик Ферстер, двести девяносто третья пехотная дивизия.

– Какие дал сведения?

– А никаких. О целях войны и то не знает. На все кивает головой, говорим ему: «У тебя что, голова мякиной набита?» – «Я, я», – отвечает.

– А вид-то, вид, – поморщился Гришин.

Пленный был в грязной шинели, в истоптанных коротких сапогах, в старой пилотке на ушах, небритый и очень худой.

– А знаете, что мы у него в кармане нашли? – спросил Бакиновский. – Иконку Казанской Божьей Матери. Вот украсть ее – ума хватило.

– Смотрите, оставит вам вшей немецких. Кто его привел?

– Красноармеец Козлов. Сам был ранен, но нес нашего раненого бойца и вел пленного.

– Козлов? Это тот, которого вы Эвой зовете? – спросил Гришин.

Козлов, простодушный тамбовский парень, свое прозвище получил за то, что часто от удивления говорил: «Э-ва…»

Полковник Гришин заметил среди командиров секретаря дивизионной газеты политрука Мазурина.

– Я газету привез, товарищ полковник, первый номер, – радостно сообщил ему Мазурин свою главную новость.

– Отлично, как раз перед наступлением. Я в штаб, могу прихватить с собой.