Мы ничего им не должны!
Шрифт:
Однако, на исходном месте, все как будто выглядело мирно и спокойно. Фигнер деловито собирал вещи: чайник, кружки, фляги, прочие жалкие остатки обеда, и вьючил дорожные мешки вместе с доской-контейнером на лошадей. Второй улан исчез бесследно, словно испарился и только тлеющий в костре кивер-конфедератка, да примятая во время боьбы трава со следами свежей крови свидетельствовали о том, что нижний чин Збышек совсем недавно отправился в те же самые дали, что и его сообщник-сержант, не бегать ему больше по борделям в поисках приключений.
– Мог бы и быстрее управится с паном! – сделал Фигнер беззлобный, но вполне заслуженный выговор подоспевшему Сашке, – Садись в седло, надо срочно уезжать отсюда.
Уланских лошадей они увели с собой, через несколько километров сделали короткий привал, и тогда спутник Сашки ловко разрезал своим ножом ремни сбруи и седла, освободив животных от обузы
– Мешай при разговоре французские слова пополам с немецкими, примерно так многие и говорят в той дыре, – распорядился его спутник и немедленно привел пример, которому надо было неукоснительно следовать впредь, – Nein, monstsir oftitsir, rien fu!
В переводе с франко-немецкого жаргона сие означало примерно следующее: "Нет, господин офицер, я ничего не видел!" На таком убогом суржике изъяснялись неграмотные эльзасские крестьяне из глубинки, и он был вполне по силам Сашке, одинаково посредственно владевшему обоими наречиями. Сам же Александр Самойлович был по жизни полиглотом и одновременно неплохим актером, по крайней мере, везде умудрялся сойти за местного, если вдруг возникала такая необходимость. Для него не составляло большого труда сменить "южный" акцент, на северный "германский". Опасность разоблачения по дороге невелика, кто будет подробно расспрашивать проезжих? Да и в любом случае за общение с местными отвечает Самойлович, а на долю Сашки остается: "Да, нет, иди к черту…", для такого диалога с лихвой хватит и его скромных познаний в немецком языке.
Город они миновали еще засветло, пришлось местами проехать через растянувшееся поперек пути на несколько километров предместье, не было ни малейшего желания делать большой крюк. Судя по всему, сегодня был какой-то народный праздник, по декорированным флагами и фонариками улицам шатались изрядно подвыпившие мужчины разного возраста от совсем безусых юнцов, до солидных уже "молодых людей" с бородками и брюшком. У всех головные уборы были украшены разноцветными ленточками и цветами, последний раз такое Александр видел в Польше, во время какого-то местного празднества. Откуда-то слышалась музыка военного оркестра, игравшего бравые марши, а вдали на центральной площади у префектуры на разные лады гремели и рокотали барабаны. Люди танцевали, взявшись под руки, громко кричали, били каблуками ботинок в землю и по-ухарски заламывали шляпы, чтобы казаться веселыми, но что-то натянутое и неестественное было в этом действии. Они вели себя словно солдаты, получившие приказ петь песни и веселится. Многие из них плакали и ругались, но при этом не переставали петь, как безумные. Другие целовались, рыдали и тоже пели и орали что-то пьяно-неразборчивое, правда временами можно услышать выкрики: "Франция!", и "Наполеон!". Вот только девушек и женщин среди гуляющих по неизвестной причине было совсем немного, очень странно, поскольку слабый пол обычно составляет как минимум половину в любой веселящейся толпе. Ветер эпизодически доносил до слуха путников обрывки дроби отбиваемой по хорошо выделанной коже: "тра-та-та… тра-та-та… мы ведем с собой кота, чижика, собаку, Боньку-забияку… вот кампания какая". В одном месте Сашка невольно задержался, бросив мельком взгляд наверх, руки сами по себе натянули поводья, вслед за ним остановился и его спутник. На втором этаже в больших, в рост человека окнах, задрапированного местами национальным французским триколором двухэтажного особняка, стояли совершенно голые молодые женщины – ни единой тряпочки на белых и гладких телах, точно мраморные античные статуи в греческом храме. Девицы совершенно не стеснялись своей наготы и гордо демонстрировали проходящим и проезжающим внизу мужчинам свои "достоинства", как живая реклама порнофильма. Одна из них, миловидная, невысокого роста молодая брюнетка с курчавой, точно у негритянки копной волос на голове и маленькой родинкой у самого виска, едва заметив искривившиеся от удивления лица путешественников внизу тотчас отреагировала – немного присела на полусогнутых ногах, но не до конца, не на корточки и быстро раздвинула колени как можно шире. Затем она как-то совсем неизящно, по-скотски или по-животному
– Эй купцы-цыгане, заходите к нам бродяги, у нас весело! – кричали сверху голые молодые бабы, или девки, черт их не разберет и махали руками, приглашая путников присоединится к всеобщему веселью.
– Ну и бл…во, смотри, как они зазывают… Может сделаем остановку на полчаса и зайдем? – с трудом двигая вдруг пересохшими губами спросил Фигнера обалдевший от увиденного Сашка, такой жесткой порнухи он еще здесь ни разу не видел, – Нет ты только глянь, что она делает… чуть наизнанку себе не вывернула!
– Быстрее вперед! – и его спутник ударил каблуками в бока свою кобылу, заодно подстегнув трофейным хлыстом и лошадь приятеля. – Давай скорее отсюда, пока эти пьяные шлюхи нам на головы не отлили!
Не то, что бы Александру эти распутные и бесшабашные девки сильно глянулись, просто в какой-то момент они показались подходящим средством забыться, закрыть вновь растревоженную душевную рану, словно крепкая водка для подавление боли. Слишком сильно фермерская дочка напомнила ему ту едмнственную, что он недавно безвозвратно утратил, по собственной же глупости.
Лошади быстро вынесли их за пределы шумного предместья, хорошо хоть здесь, вдали от центральных улиц народу на улицах было не так много, похоже народное гуляние уже подходило к концу. Никто к проезжим не прицепился, лишь в одно месте на перекрестке притормозившего было Фигнера схватил за стремя с истошным воплем "Слава императору!" вдрызг пьяный старик, судя по истрепанному мундиру – ветеран многочисленных войн, что шли в Европе с начала века…
– Знаешь, что за праздник у них? – спросил своего спутника Фигнер, когда они снова выбрались на шоссе и сам же и ответил, – Набор, конскрипты жребий бросают и гуляют. Вот публичные девки и стараются, у них выручки за день больше чем за месяц выходит, рекруты поди никаких денег не жалеют. А нам туда соваться не след, как бы не загребли вместо недостающих.
– Совсем как у нас… – вздохнул Сашка, ему и в голову не приходило, что здесь в Европе можно натолкнуться на чисто "российские" реалии… Как все это знакомо, сколько раз еще такой "праздник" будет повторятся? Непроизвольно из темных глубин памяти на белый свет вылезли строки:
Шагают бараны в ряд
Бьют барабаны
Кожу для них дают
Сами бараны!
– А ты братец, я погляжу бунтовщик? – ухмыльнулся Фигнер, но распекать спутника не стал, не было смысла, царившее в городе настроение повсеместной безысходности и его задело, прямо как угар.
Рекруты из мещан в России-матушке точно так же отмечают – "дым коромыслом", если не повезло и сдали под "красну шапку", стараясь напиться до потери сознания и "отлюбить" весь доступный женский пол в пределах досягаемости. Обычно им охотно составляют компанию различные друзья и родственники. Некоторые невезучие бедолаги из числа "провожающих" позднее проснувшись в депо, или в остроге – как кому повезет, с удивлением из уст армейского "ундера" узнают, что умудрились "записаться добровольцем", заместителем вместо совершенно незнакомого человека. По такой незамысловатой схеме, издавна принятой у ловкачей-мошенников, в ряды российской армии угодил его приятель, ефрейтор Гриша. Похоже, что чего-то подобного опасается и осторожный Фигнер.
Ничего удивительного в таком разгульном поведении нет, будущие солдаты как минимум лет пять проведут без женщин и с сильными ограничениями по части употребления алкоголя. Только убедившись, что "православный воин" не сбежит и не запьет-загуляет на свободе, отцы-командиры его с течением времени начнут отпускать в увольнение. Правда, надо сказать, что Александра за хорошее поведение удостоили такой чести раньше – на третьем году службы… С другой стороны у французов вроде бы служивых в казармах не запирают, а при короле, как жандармский сержант рассказывал, и вовсе "демократия" была – всех на ночь отпускали, кроме наряда и караула. Кто французам мешает, потом на службе напиться досыта вина или в публичный дом сходить непонятно – но видимо натура человеческая едина, раз забирают в армию, значит надо пить и гулять по полной.