Мы никогда не умрем
Шрифт:
— Риша, ты не понимаешь, я ничего не хочу лечить, это не болезнь, это мой друг, мой брат! Он мне жизнь спасал не один раз, я бы без него умер с голода, сошел бы с ума или того хуже — вырос бы как папаша! Да если бы не Мартин, я бы даже в лес не пошел в тот день и не встретил бы тебя!
— Отлично, спасибо, Мартин, — с иронией произнесла она. — Мне обязательно его любить?
— Нет, но…
— В таком случае, я бы хотела, чтобы он больше не появлялся рядом со мной. Пускай хотя бы когда мы вместе у тебя будет одна душа, хорошо? И ты увидишь, что так лучше. Ты прекрасный человек,
Мартин не слышал этих слов. Он сидел в кресле в своей беседке, и по его ладони полз светящийся в темноте полосатый шмель. Он сорвался с кончиков его пальцев и полетел к розам, растущим снаружи.
— Что ты там найдешь, дружок? Это не настоящие цветы. И ты тоже ненастоящий. Как и я, — горько произнес он, глядя, как насекомое скрывается в лепестках.
Но шмель ровно гудел, перелетая с цветка на цветок. Он был занят, и ему не было никакого дела до того, что он не должен этого делать.
Ведь шмелю об этом никто не сказал.
Действие 7
Бумажные крылья
От её взгляда, которым глядела на меня, казалось, моя собственная душа, рушилась всякая реальность, в том числе и реальность моего чувственного влечения к ней. Г. Гессе
Вик лежал на неразобранной постели, уставившись в потолок и вертел в пальцах монетку. Он неожиданно поймал себя на этом жесте, и с удивлением понял, что на самом деле ему хотелось закурить. Он знал, где у отца лежат сигареты, но раньше как-то не задумывался о том, чтобы успокаиваться таким образом.
— Мартин, ты слышишь?
«Да», — ответил он, не оборачиваясь.
Вик видел в полутьме только абрис его профиля.
— Прости меня. Я не знал.
«Тебе… не нужно извиняться. Нужно было признаться раньше».
— Нет. Не нужно было вообще говорить. Я и правда влюбленный дурак.
Мартин провел ладонью по лицу, стряхивая все слова, которые хотел сказать Вику. И сказал совсем другие. Правдивые и злые.
«Нет. Ты прав, не нужно скрывать такое… и так долго. Я слишком долго верил в то, что я человек, и совсем забыл, кто я на самом деле».
— Мартин, что ты говоришь?!
«Болезнь, Вик. Безумие. Я думал, это произойдет позже, но теперь мне кажется, так правильнее… Я думаю, мне нужно тебя покинуть».
Мартин говорил это, и надеялся, что друг поймет его и не посчитает это истеричной выходкой отвергнутого человека. Он давно обдумал это решение, и искренне считал его правильным.
— Покинуть?! Вот значит как?!
Злость, та самая, черная и липкая, ледяная, тщательно подавляемая, сыто растекалась в крови. Вику казалось, что если он сейчас посмотрит
— Так ты так просто меня бросишь?! Уйдешь в свою темноту, растворишься и оставишь меня барахтаться в этом дерьме одного?!
«Вик, прекрати, — поморщился Мартин. — Зачем я тебе теперь? Я мешаю тебе жить. У тебя теперь есть настоящие друзья, а не голос в голове. Ты ведь сам это почувствовал, верно? Ты же не сразу смог признаться».
— Знаешь что, Мартин, если тебе так хочется — проваливай куда тебе угодно, — прошипел он, рывком садясь на кровати. — Но позволь мне самому решать, кто мне нужен, а кто нет. Я поговорю с ней, все ей объясню, расскажу, что ты для нее сделал, и она…
«Не смей, слышишь! Оставь мне хоть каплю самоуважения. Мне не нужно такого признания».
— Но тебе плохо.
«Да, мне, черт возьми, не очень приятно, не стану отрицать. Я любил ее и буду любить. И то, что она посчитала меня изъяном твоего сознания… но это не имеет значения. Она имела на это право, такое же, как имеешь ты. Она вовсе не обязана меня любить или принимать».
— Я тоже не обязан любить ее и принимать.
«Вот поэтому я и хочу уйти! Черт возьми, Вик, ты понимаешь, в каком я положении оказался?»
— Да, я… я что-нибудь придумаю… не уходи, Мартин. Ты же обещал, — тихо попросил его Вик, чувствуя, как на месте злости остается морозная беспомощность.
Что он мог ответить? Настаивать? Уйти тихо и не прощаясь?
Вик будет жить без него. Он давно не ребенок, которого нужно кормить и наставлять, но Мартин оставался рядом и не для этого. И если когда-то он схватился за мысль о гусином пухе, как за единственный ориентир, то теперь вдруг оказалось, что ему хотелось чего-то большего. Риша сумела вытащить это на свет, сунула Мартину под нос, заставила смотреть.
Он вдруг подумал, что Рише пошли бы светлые волосы.
Что он мог ответить?
«Не уйду», — вздохнул Мартин, откидываясь в кресле.
— Мартин, что мне делать? Посоветуй мне, ты ведь всегда умел… делать так, чтобы все было правильно.
«А что ты должен делать, Вик? Люби ее, как любил до этого».
— Я не могу, Мартин… Это неправильно…
«Но ведь ты любишь ее. Ты сам это знаешь. И никуда эта любовь от ее слов не делась», — тихо сказал он, вставая с кресла и подходя к проему.
— Люблю. Давно, и теперь я это лишь отчетливее чувствую… Когда понял, как именно и как сильно я ее люблю.
Мартин прикрыл глаза. На лице он чувствовал знакомое тепло, сухое и ровное, словно от прогретого солнцем дерева.
Вик не врал ни ему, ни самому себе — он любил Ришу, по-настоящему, тепло и нежно, как только и умеют любить в первый раз люди с добрым сердцем.
— И этим предаю тебя, — повеяло из проема холодом.
«Не говори глупостей. Тебе не нужно выбирать между нами, тебе не нужно ни от кого отказываться».