Мы никогда не умрем
Шрифт:
— Виконт, котенок, у тебя сложная роль, ты играешь человека, которого терзают противоречия… У твоего персонажа практически раздвоение личности! Давай, милый, покажи нам Эдварда Хайда!
«Мой „Эдвард Хайд“, если я его покажу, расскажет вам сказочку и напоит чаем с травками», — ухмыльнулся про себя Вик.
«Издеваемся, значит, да?» — проворчал Мартин, даже не поворачиваясь к проему.
Когда-то они уже прочитали «Странную историю», на все лады пошутив над сюжетом после того, как Мартин, скептически разглядывая иллюстрацию, на которой был изображен перекошенный
Вик честно пытался изображать требуемые от него «ледяные улыбки» и «жестокого подонка», но получалось не очень. Одно дело — угрожать кому-то, когда и правда приходится вытаскивать всю черноту из души, словно поднимая шерсть на загривке и совсем другое — раз за разом это проигрывать.
Но он мужественно терпел. И дело было даже не в том, что учителя перестали замечать, даже если он пропускал школу неделями. Учеба устраивала его куда больше, чем кривляния в студии, к тому же Мартин заинтересовался химией и даже делал определенные успехи. Вика и одноклассников он развлекал простыми фокусами, вроде высокой колбы, в которой оживали разноцветные узоры, затухающие за несколько минут, а дома, уже безо всяких колб он исписывал тетради длинными формулами и схемами. Пытался что-то объяснять Вику, но он не понял даже, чему нужно так радоваться, но радовался восторгу Мартина. В общем, в учебе Вик находил много приятного, гораздо больше, чем в «высоком искусстве». Но и тут его мнение никого не интересовало.
— Лапушка Китти, давай-ка танец еще раз, и постарайся не врезаться в Тору, вы должны как бы отталкиваться друг от друга!..
Вик проводил времени в зале, кажется, больше, чем в библиотеке, в классе и дома. Риша так глубоко увязла в этой пьесе, что ее совершенно перестало интересовать все остальное. Может быть, Вик бы даже оставил ее там одну, и смог бы не ревновать к новому увлечению, но его участие требовалось постоянно. Поэтому в перерывах между репетициями своих сцен он сидел в углу на свернутом в рулон ковре и решал две пары домашних работ — свои и подруги, чтобы ее родители не запретили ей ходить в студию. На обедах у Риши Вик вдохновенно врал, как они гуляют в лесу, учат уроки и занимаются прочими милыми вещами, которыми, по мнению родителей полагается заниматься в их возрасте.
Персонаж Вика предпочитал строгий стиль, поэтому костюм был для него привычен — белая рубашка с нашитыми острыми манжетами и высоким воротником, старомодный черный жилет, красный шейный платок и черные брюки. У Риши было два платья — простое серое и призрачное белое. Когда Вик увидел итоговый вариант костюма призрака, он долго не мог отделаться от тревожного, липкого чувства. Ему хотелось сорвать с нее это платье, сжечь его и больше никогда не вспоминать то, какой она предстала перед ним в тот миг — в грязно-белом кружеве, с окровавленными бинтами на запястьях.
— И если ты Бог, то я не хочу быть святой! Из всех дорог моя — идти с тобой! — протягивала к нему руки Риша.
Играть у нее, что было особенно противно, правда получалось хорошо. Звенящее в голосе отчаяние каждый раз заставляло его меняться в лице и начинать сцену заново.
Жертва. Образ, прилипший к Рише намертво, уже никуда не исчезал, когда она выходила из
К тому же ему было страшно. Риша казалась ему очень красивой, теперь он мог это с уверенностью сказать. Он любил ее огромные, голубые глаза, тихий голос, слабую улыбку и теплые, ласковые пальцы. Она казалась ему похожей на котенка, выброшенного под дождь. Вик не мог отделаться от этого сравнения уже много лет. И этот котенок пушистым клубком пригрелся в его руках, чудесным образом согрев и ладони, и сердце. Но он с детства знал, что ее хрупкая беззащитность привлекает не только его.
Его страхам было суждено сбыться зимой, незадолго до Нового года.
…
Вик рассчитывал больше никогда не оказаться в кабинете директора, особенно по такому поводу. Но он стоял, холодно улыбаясь, и не опускал глаза под тяжелым взглядом Якова Федоровича. В гробовой тишине было слышно, как редкие тяжелые капли срывались с разбитого носа, оставляя пятна на темно-зеленом ковре, на который он в этот раз встал из принципа. Полотенце со льдом он держал зажатым в руке.
«Хочешь я договорюсь?..» — осторожно предложил Мартин.
«Нет».
— Герой, — наконец нарушил молчание Яков Федорович. — Боец. Гордость, мать твою, школы.
Вик молчал, следя глазами за тем, как директор ходит, заложив руки за спину, от одного конца стола к другому. Отвечать от не собирался.
— А ну прекрати ухмыляться! — внезапно рявкнул Яков Федорович.
Вик, не меняя выражения лица, указательным пальцем провел по губам, начертив собственной кровью улыбку на белом, словно загримированном лице.
— Вот так значит. Знал бы — я бы тебя сразу в пятый класс определил, уже бы избавились от такого подарка. Скажи на милость, что ты устроил во дворе?
— Вас расстраивает вмятина в заборе? Я ее починю, — хрипло ответил он.
— Тебе нравится прикидываться дураком?
— А вам нравится задавать мне вопросы, на которые нам обоим точно известен ответ?
— Ты сломал человеку нос.
— Я сломал человеку нос, — легко согласился Вик.
— И ты этим гордишься?
— Я этим не горжусь. Я бы может гордился, если бы это была драка с целью самоутвердиться. Или если бы у меня был выбор, ввязываться в нее или нет.
— А мы, значит, благородные, рыцари без страха и упрека? — как-то устало спросил его мужчина.
— Мы? Забавно. Да, Мы благородные, — усмехнулся Вик.
— Послушай, с этой девочкой постоянные конфликты. Я понятия не имею, что вы там друг с другом делаете, но по версии твоего… менее удачливого соперника он неоднократно, как и его друзья имел с ней какие-то связи и в этот раз все происходило…
…Риша стояла в углу, сжавшись у него за спиной в комок. Она вцепилась в его рубашку, словно пытаясь удержать. Он не чувствовал ее рук. Не видел лица стоявшего перед ним человека. Он видел пуговицу, лежащую в пыли, ярко-синюю пуговицу, такую же, как десяток других на ее платье… Пуговицы не хватало на разорванном вороте.