Мы вернемся, Суоми! На земле Калевалы
Шрифт:
Шокшин корил меня не раз за то, что я так привержен к разным крылечкам, и называл мои вкусы отсталыми. Он и сейчас вспомнил об этом.
— Смотрите, как ловко работает любитель деревянной архитектуры! Ты действуешь, Николай, непоследовательно, — кричит он с крыши соседней избы, глядя, как я срываю целый венец, — уничтожаешь то, что любишь. Я вот действую последовательно, и я рад, что это не бетонные пакгаузы.
У меня нет времени и охоты вести с ним словесную перепалку, все мои мысли поглощены тем, чтобы оттащить и положить в основание плотика бревно, сорванное с первой
Это действительно было счастье, что на мысу стояли избы. Самый удобный и готовый материал для плотов.
Кархунен приказал строить маленькие плоты — на четыре-шесть человек. Это легче. В случае же аварии или боя при переправе у нас были бы небольшие потери.
В работу пошли и веревки, и лямки от заплечных мешков, и обмотки с ног.
Аня и Даша сидели на берегу и вязали жгуты из соломы, которой было сколько угодно на чердаках разрушенных изб.
Просто удивительно, как ловко работал отец. Пока я связывал одно бревно с другим, он успевал связать шесть. Так же неумело, как и я, сколачивали плоты Шокшин и Сережа. Зато под руками Ивана Ивановича и Ниеми плоты словно вырастали сами.
Правда, мне немного мешала чашечка в кармане. Я боялся ее разбить.
— Береги сапоги! — сказал отец, когда я вошел в воду.
Нечиненый сапог сразу же наполнился холодной водой, а починенный стал словно непроницаемым. Я снял сапоги и сунул в мешок. Босиком было легче. Большинство ребят тоже разулись. Я выпрямился и огляделся.
От нашего мыска до противоположного берега было с километр. Тот берег сразу же вырастал над гладью спокойного озера скалистой, поросшей густым сосняком высоткой. За нею уже была «ничейная» зона, а там наша, наша земля. Даже сосны на том берегу, озаренные дневным солнцем, показались стройнее, чем сосны на этом берегу. А высокая прибрежная плакучая береза, какая она замечательная! В ней было неуловимое сходство с Аней и с моей младшей сестренкой.
Плыть нам предстояло по открытому месту, напрямик. Слева на озере, в сотне-другой метров от переправы, зеленели два небольших островка. Остроконечные ели стояли на них не шелохнувшись.
Я снова принялся вязать плот. Через четверть часа он был готов. Кроме нашего, было еще несколько.
Остальные партизаны, не снимая винтовок, торопясь, заканчивали работу.
— Начинай переправу! — скомандовал комиссар.
Мы первыми оттолкнули плот в воду. Шокшин, отец, Душа, Аня и я…
— Попал я на семейный плот в эту экскурсию, — сказал Душа, — только, прошу прощения, не могу грести, бесплатный пассажир.
Он лег плашмя. А мы стояли на коленях, и в руках у нас вместо весел были доски от крыши. На других плотах устраивались так же, как и на нашем.
Войдя по колено в воду, я оттолкнул плот подальше от берега, и, колыхаясь, разбивая гладкое отражение плывущих облаков, плот пошел вперед.
Я вскочил на него. Вышедшая сквозь щели вода покрыла его. Аня даже вскрикнула от неожиданности, когда ее коснулась холодная влага.
— Не беспокойся, дочка, не утонем, — ободрил ее отец.
Сильным взмахом доски он подвинул плотик еще дальше вперед. Шокшин с другой стороны тоже загребал своей доской.
Мы плыли мерно, в такт опускали доски, загребая и так же спокойно вытаскивая их из воды.
Тяжелые прозрачные капли, переливающиеся в солнечном свете всеми цветами радуги, скатывались по шершавым доскам обратно в озеро.
Вслед за нами шли четыре плота. На одном из них, стоя во весь рост, греб Иван Иванович; на коленях стояли Даша и Ниеми в своей поярковой шляпе. Около Даши было двое раненых. За ними шел плот, которым управлял Лось.
Другие товарищи еще суетились, сталкивая сколоченные бревна в воду.
Комиссар с Последним Часом и Жихаревым оставались на берегу. Прикрывая переправу, они должны были плыть последними.
Мы приближались к середине пролива. И вдруг затараторил пулемет. Пули чертили на поверхности воды мелкие круги, как при удачно запущенном голыше.
В первое мгновение я даже не разобрал, в чем дело, и только еще сильнее заработал в воде доской. Но когда раздалась вторая очередь (она прошла позади, подымая маленькие фонтанчики на озерной глади), я понял все.
С одного из островков бил неприятельский пулемет.
— Ложись, ложись, — скомандовал я и сам лег на мокрые, скользкие бревна плота.
Но Аня не успела так быстро лечь.
— Ой, — тихо вскрикнула она, — ой!
— Ничего, дочка, лежи потихоньку, лежи, милая, — сказал отец.
— Аня, что с тобой?
— Я ранена. Рука, кажется, и еще…
— Что? Что? — У меня перехватило дыхание, доска чуть не выскользнула из рук.
— В берете моем марганцовка. Весь запас отряда. Береги, чтобы вода не попала. Ладно?
Пулемет бил безостановочно по следующим плотам. С берега загремел на своей «гитаре» Сережа. И тогда пулемет на острове притих.
С соседнего плота раздавались громкие стоны, далеко разносившиеся над гладью озера.
Шокшин лежа продолжал загребать доской.
Все плоты шли за нами к другому берегу. Мне было трудно через плечо наблюдать за ними, а когда я смотрел на острова, в глаза бил слепительный блеск солнца.
Мы проплыли еще несколько метров, когда вдруг отец тихо и спокойно сказал:
— Коля, сынок, не могу работать. Рука отнялась, и ногу, кажись, поцарапало…
— Сейчас я на твою сторону перейду, — отозвался я.
Аня молчала, но, должно быть, ей было нелегко.
Я стал перебираться на другую сторону. Плот накренился.
— Душа, передвинься на мое место…
— Коля, Коленька, Николай! — Это говорила Аня, схватив мою руку и пожимая ее. — Не заботься обо мне, я ведь медик, сама все знаю. Рана легкая.
Какое счастье было слышать эти нежные слова и как тяжело было сознавать, что она ранена!