Мы вернемся, Суоми! На земле Калевалы

Фиш Геннадий Семенович

Отряд уходил к озеру. Здесь же, в лесу, рядом с плащ-палаткой, на которой мучился Иван Фаддеевич, остались Лось, Ниеми, Иван Иванович и я.

Мешки мы сняли и передали другим, а патронов и гранат нам оставили усиленную порцию.

Даша долго давала наставления Ивану Ивановичу, как надо обращаться с раненым, а потом, даже не попрощавшись ни с командиром, ни с нами, махнула рукой и пошла прочь.

— Ну, Вася, желаю успеха, — тихо сказал Иван Фаддеевич склонившемуся над ним комиссару.

Кархунен бережно

взял его руку в свою.

— Хорошо жили мы с тобой, — задумчиво произнес Иван Фаддеевич, — хорошо будет и вспоминать. Плохое-то оно скоро забудется, а вот хорошее — нет.

Я стоял рядом и видел его бессильную, замирающую улыбку. И был он мне в эту минуту дорог, как родной отец.

Кархунен осторожно положил руку Ивана Фаддеевича на плащ-палатку.

— Ну, прощай, — сказал он и встал.

Ему очень хотелось на прощание поцеловать товарища, но он не сделал этого: Иван Фаддеевич решил бы, что комиссар считает его смерть неизбежной.

— Ну, прощай, — повторил Василий. Он хотел еще что-то сказать нам, но раздумал и медленно, вперевалку пошел по тропе.

Следовало бы идти врассыпную, чтобы не оставлять дорожки, но тогда движение отряда замедлилось бы и тот, кто слаб, мог потеряться.

Мы остались одни с Иваном Фаддеевичем в вечернем лесу, в засаде у свежей тропы. Каждый нашел для себя бугорок, камень или кочку и быстро стал приспосабливать их, чтобы, лежа за ними, удобнее обороняться. Копать ячейки нельзя: сразу же проступала ржавая болотная вода.

— Сынок, — тихо позвал меня Иван Фаддеевич. Он лежал на спине, и глаза его были устремлены на ветви, густой сетью закрывавшие небо. — Вот, Сынок, — сказал Иван Фаддеевич, — у тебя завтра день рождения. Возьми мою финку!.. Что же ты, не хочешь от меня подарка брать?..

Для меня самым большим подарком было то, что сейчас он вспомнил о моем дне рождения. И от этого еще тяжелее было снимать с цепочки его финку. Но чтобы не обижать раненого, я снял нож.

Я уж говорил, что это была чудесная вещь, ножны лопарской работы из оленьего меха, а на плоском лезвии выгравировано скорописью: «Мертвые не кусаются».

— Эта надпись касается только врагов наших, — промолвил мне командир. — Ты помни, Сынок, не про нас она. Мы и мертвые должны кусаться. Вот! Что ж, даже спасибо не говоришь?..

— Спасибо, Иван Фаддеевич, спасибо, и не только за нож. — Но я не успел высказать Ивану Фаддеевичу, что теснилось в моем сердце: трижды прокуковал Иван Иванович.

Это был сигнал тревоги.

Мы знали, что враги преследуют нас, но никто даже и не предполагал, что их головная группа находится всего в одном часе ходьбы от отряда. Теперь же, сначала услышав треск ломающихся под ногами солдат сучьев, мы вскоре увидели и их самих.

И по треску, с которым они приближались, и по тому, как озирались по сторонам, сразу можно было понять,

что перед нами на этот раз немцы.

Их было около двух десятков.

— Ку-ку!

И мы дали первый залп.

Сразу же все солдаты попадали на землю. Поди-ка разбери, кто уничтожен, а кто просто лег. Что не все убиты, можно было понять хотя бы по той отчаянной, неприцельной стрельбе, которую они вели. Били они главным образом по веткам, по вершинам, — вероятно, потому, что там отыскивали кукушку-снайпера.

Как бы то ни было, но пули их чиркали по стволам деревьев, царапая кору высоко над головами.

Рядом со мной упала срезанная пулей ветка.

— Титов, дай мне автомат, — вдруг приказал Иван Фаддеевич. Он сам перевернулся и лежал теперь на правом боку. — Дай автомат, — снова приказал он.

Ослушаться его было невозможно.

Я вытащил из мешка свой ППШ, а Лось и Иван Иванович подбросили патронов. Я набил диск и передал Ивану Фаддеевичу заряженный автомат.

Это заняло всего минут пять, во время которых немцы почем зря расходовали свои патроны. Мы не отвечали, и наше молчание пугало немцев.

— Командовать буду я! — сказал Иван Фаддеевич. Лицо его было искажено болью. — Командовать буду я, — повторил он, и я передал это Лосю, а Иван Иванович, лежавший справа от командира, передал Ниеми.

И тогда Иван Фаддеевич сказал мне:

— Я принимаю на себя удар. Кийранен и Ниеми пусть обходят справа и ударят с тыла по фрицам, а ты, Сынок, и Лось заходите слева и тоже бейте сзади. Мы их всех уничтожим.

— Я остаюсь с вами, — сказал я.

— Дай гранату и исполняй! — услышал я прежний грозный голос командира.

Сняв с пояса, я передал ему две гранаты.

Подняться на ноги у него не было сил.

— Исполняй приказ, — резко повторил он.

Наверное, из-за волнения во время боя я мало запоминаю то, что делается вокруг, и поэтому не могу описать эту ночную схватку. Ведь когда мы отползали назад, обходили с фланга и заходили в тыл немецкой группе, все мои мысли были около Ивана Фаддеевича, который лежал на плащ-палатке, один в темном лесу. Мы услышали, как он начал редкими выстрелами отвечать врагам, отвлекая их на себя. Тут и мы открыли по немцам огонь в спину.

Они этого не ожидали. Заметались…

Потом, по силе огня сообразив, что единственный их шанс — прорваться вперед, они с криками устремились на Ивана Фаддеевича. Мы сразу все поняли.

— Идем! Быстрее! — сказал мне Лось, вставая во весь рост.

Мы устремились вперед, стреляя в немцев сзади. Нас поддерживали огнем Иван Иванович и Ниеми. Но мы были слишком далеко от плащ-палатки. Мы не могли успеть.

Немцы бежали прямо на Ивана Фаддеевича.

Они были уже в нескольких шагах от него, и тут я увидел вспышку пламени и услышал грохот взрыва.