Мы вернемся, Суоми! На земле Калевалы
Шрифт:
Не оглядываясь, не оберегаясь, Лось бежал прямо к Ивану Фаддеевичу.
Рядом с телом Ивана Фаддеевича лежали и четыре эсэсовца. Остальные бежали.
И снова в лесу стало тихо-тихо, как будто не было только что схватки и этого взрыва. Но все это было! Вот она, разодранная в клочья, пропитанная кровью плащ-палатка, и окровавленное тело командира.
Я снял пилотку и обнажил голову.
Долго стоял я в немом оцепенении.
Ниеми обходил место боя, считая убитых. Я насчитал семнадцать.
Теперь отряд
— Прощай, Иван Фаддеевич, — сказал Лось и, оторвав кусок плащ-палатки, положил его в карман.
Мы прикрыли тело командира хвоей и мхом.
— Пошли, — скомандовал Иван Иванович.
И мы двинулись в путь.
Лес стоял мрачный, казалось, ко всему равнодушный.
Лось тихо заговорил:
— На подледном лове мы промышляли однажды. Ветер поднялся. Оторвал нашу льдину от припая в открытое море. Не верили, что спасемся. А все ж легче было… Эх, Иван Фаддеевич!.. — Лось замолчал. До утра он больше не проронил ни слова.
…Сквозь лесные заросли блеснуло долгожданное Оленье озеро. Вот оно какое, наше спасение или погибель, — широкое-широкое. А противоположный берег далеко… Здесь, в этом месте, не переправишься.
Подступавшие вплотную к воде деревья густого леса отражались в ровной, словно лакированной, глади озера. Казалось, в опрокинутом отражении каждого дерева, несмотря на наступающую полутьму, можно было различить каждую отдельную веточку, каждую хвоинку, каждый замерший в вечерней тишине листик.
Отражение облаков в глубине озерной глади было еще причудливее и прекраснее, чем сами облака. Вокруг — тишина. Только где-то слышались тоненькие птичьи голоски. Высокая трава стояла выпрямившись, и на воде, среди этой травы, мерцали голубые звезды. Хотелось петь, видя такую красоту, и плакать.
Иван Фаддеевич никогда больше не увидит этот мир…
— Титов, что это была за стрельба? — спросил обеспокоенный комиссар, выходя из-за камня.
Итак, мы вышли на условленное место.
Я рассказал комиссару все.
Он стоял с окаменевшим лицом, строгий и так смотрел на нас, словно мы были во всем виноваты.
Он хотел что-то сказать, потом передумал и, наклонив голову, тяжело вздохнул. Раздалось отдаленное приближающееся гудение самолета.
Я взглянул на часы. На этот раз самолет не опаздывал.
В воздух взметнулись и рассыпались там искрами три малиновые ракеты.
Мотор заглох: самолет шел на посадку. Круг над озером. Второй круг, пониже и поменьше, и вот уже самолет, отражаясь в озере, пролетает над лунной дорожкой. Вот коснулся поплавками озерного зеркала, и зарябила вода. Круги, расширяясь, побежали к берегу. И точно, как было условлено, всего в нескольких метрах от большой гладкой скалы самолет остановился.
В берег плеснула волна, и снова все стало тихо.
Было
Маленькая резиновая лодка быстро отделилась от самолета и, всплескивая веслами, пошла к берегу.
Три-четыре взмаха весла, и, раздвинув прибрежную высокую траву, нос лодки коснулся берега. Несколько партизан метнулось навстречу.
Черная в ночном свете луны фигура выскочила из лодки на берег.
— Стой, — приказал комиссар. — Каждый действует так, как было условлено. Раненых на самолет.
Шокшин и еще один боец стали вытаскивать из лодки небольшие свертки. Даша бережно положила раненого в лодку, и отец, управляя одним веслом, повел ее к самолету.
Я подошел к берегу, остановился рядом с прилетевшим товарищем.
— Вторым на самолет — Николаева, — распорядился комиссар.
— Но ведь там всего два места. Ивана Фаддеевича надо, — внезапно женским голосом произнес прибывший на самолете человек.
Это, вероятно, была медсестра госпиталя.
— Ивана Фаддеевича больше нет, — тихо и строго сказал Кархунен.
— Ивана Фаддеевича? Этого не может быть! — Голос показался мне очень знакомым.
— Аня, Аня, — сказал Иван Иванович, — комиссар говорит правду.
И как это он раньше, чем я, понял, что перед нами стоит Аня? А говорят еще, что сердце вещун. Правда, она стояла спиною к месяцу и лицо ее было во тьме. Правда, мысли мои были сейчас в лесу, у изодранной плащ-палатки.
— Аня! — Я подошел к ней. Мне очень хотелось обнять ее, прижать к своей груди и сказать все ласковые слова, какие я знал. Но на нас смотрело несколько человек, и поэтому я только подошел к ней поближе и сказал: — Как же это?
— Меня сюда не пускали. Я настояла. Даше без меня трудно. Одним словом, Даша, я бинты привезла и марганцовки. Последний Час, я тебе «басы» достала, полный комплект. Ребята, вам табачку!
Тут Аня сама обняла меня и при всех поцеловала в губы… Она держала меня за руку крепкими пальцами, сильно сжимая мою ладонь, как делала всегда, когда волновалась.
Отец перевез на самолет второго раненого. Мотор ревом разорвал глухую тишину лесного озера. Побежали круги и накатывались волной на песчаный берег. Самолет оторвался от озера, взмыл вверх и скрылся из глаз.
— Иван Фаддеевич, Иван Фаддеевич… — вдруг прошептала Аня и закрыла лицо руками.
Я отвел ее руки от лица.
Влажные глаза Ани блестели при лунном свете. Где-то опять пищали лесные и болотные птицы, завел свою песню северный соловей…
— Иван Фаддеевич, Иван Фаддеевич… И Катя, Катя… — прошептала, с трудом сдерживая рыдания, Аня.
— Что ты говоришь?.. Не может быть!
— Может, — так же тихо сказала Аня. — Может…
В кармане моей гимнастерки вчетверо сложенная бумажка с неровными краями, и на ней карандашом написано Катино заявление…