Мы вернемся, Суоми! На земле Калевалы
Шрифт:
Люди громко разговаривают, постукивает винтовкой часовой возле двери, за которой сидят пленные.
Коскинен дышит на пальцы и деловито ставит свою подпись: уполномоченный комитета Финской компартии Яхветти Коскинен.
И сразу встает. Он велит отворить дверь в комнату управляющего.
Жена управляющего успела уже приодеться, и, слегка подведя глаза и наметив тонкой полоской кармина губы, чувствует себя неуязвимой и, надувшись, обиженно спрашивает:
— Ну-с, какие еще новости, господа?
Коскинен словно не слышит ее слов.
— У вас, наверно, есть пишущая машинка и вы умеете
Голос его строг.
Через минуту бойкая дробь «ремингтона» рассыпается в комнате управляющего.
— Что ты делаешь?! — возмущается муж и через плечо пробегает глазами напечатанное:
«Мы, рабочие северных лесов, выражаем глубокое сочувствие товарищам, работающим в Карельской коммуне, борющимся в рядах Красной Армии. Мы призываем всех классово сознательных товарищей войти в наши ряды, примкнуть к Северному красному партизанскому батальону и под руководством коммунистической партии организованной силой встать вместе с нами на борьбу против капиталистов. Мы захватили обоз с оружием, которое белобандиты пытались провезти в Советскую Карелию…»
— Господи, господи! Что ты печатаешь?! — вопит управляющий.
За стеной в соседней комнатенке слышен оживленный спор, похожий на перебранку.
Управляющий за стуком машинки отлично различает теперь голос этого молодого человека, с таким нелепым галстуком, заведующего соседним участком лесозаготовок конкурирующей фирмы.
— Я специально приехал сюда, — громко сердится он, — чтобы сказать, что здесь ведут глупую политику. Задерживать выплату жалованья, когда такие огромные выгодные заказы и скоро будут по дешевке карельские леса! Это чистейшее безумие. Ведь если у вас начнется забастовка, она в два счета может перекинуться к нам. Я хотел вас предупредить. Но не послушались. Вот вы теперь и влопались в историю. (Радость конкурента звенит в его голосе.) А я немедленно поднимаю на своем участке все расценки на десять процентов. О, для этого они меня сразу выпустят, они материалисты…
Но здесь другие голоса перебивают возмущенную речь гостя.
— К сожалению, дело не так просто, как думает этот молодчик, — говорит управляющий. — Да, дело серьезное… Проклятие, где эти шюцкоровцы? Они всегда гуляют, когда должны быть на месте. Во сколько они уже обошлись акционерам? Да, дело серьезнее, чем думает этот молодой осел.
— Все в сборе! — докладывает Сунила Коскинену.
— Все в сборе? — быстро переспрашивает Коскинен, и утомленные глаза его блестят.
— Около шестисот человек.
Народу действительно много, люди разговаривают, радуются, шумят, протягивают руки к разложенным перед домом кострам, прыгают с ноги на ногу, чтобы согреться.
С веселыми выкриками тащат парни огромные синеватые бычьи туши, а другие из молоденькой сосенки строгают вертел.
Все разговоры, скрывающие нетерпеливое ожидание, доходят до Коскинена ровным жужжащим гулом.
Нетерпение пронизывает и его, и он теряет сразу все собранные им и приведенные в порядок слова. И уже сам торопит Сунила — скорее! И выходит из дому.
Его сразу охватывает мороз, забирается
— Сюда, сюда!
Ему помогают взобраться на огромный ящик.
— Товарищи рабочие, лесорубы, вальщики, возчики! Товарищи!..
На него устремлены сотни глаз, его внимательно слушают сотни лесорубов. Воздух как будто стал теплее, и глаза заулыбались.
— …Я говорю как член Финской коммунистической партии и уполномоченный ее комитета. Здесь есть группа организованных рабочих, которые сделали уже решительный шаг и отдали себя целиком революционной работе…
«Это про меня тоже», — думает Лундстрем. Только вчера в эти часы он шел рядом с панко-регами, конвоируя до блеска начищенное оружие, которое сейчас будут раздавать.
— …Положение в Суоми таково, что каждый рабочий должен сейчас же решить для себя, будет ли он бороться за интересы капиталистов, против своих товарищей или единым фронтом против капиталистов?..
«Господи, зачем он спрашивает, разве рабочий может выбирать?» — восторженно думает Унха Солдат и жмет руку Каллио; он чувствует револьвер в кармане, и это ощущение усиливает уверенность в победе. Он хочет крикнуть: «Мы уже выбрали!», но слова не срываются с мерзнущих губ. Он слышит:
— …Капиталисты всех стран готовят общий поход против Советской России!..
И думает:
«Там командиры и солдаты равны… Там нет капулеттов, там нет акционеров».
И Гуттари слушает и спрашивает шепотом соседа:
— Правда, что в России прогнали помещиков и фабрикантов?
Но тот поводит плечом: не мешай, мол, слушать.
Сара: — Там у людей обеспечена старость и не продают их с аукционов.
Сунила: — Там работают восемь часов.
Молодой: — Там платят не за возраст, а за выработку.
Ялмарсон (этот торговец все время суетится среди возбужденных людей): — Но там нет товаров, там голод…
— …Мы связаны крепкими нитями с борющимися пролетариями России. Мы хотим на деле показать свою солидарность…
— Я полагаю, мы успеем еще, посмотрим, что будет, — ухмыляется возчик.
— Как же, без нас там не обойдутся!
«Придется топать в этих новых кеньгах», — думает один из лесорубов. Он сменил только что мешки с ног своих на кеньги, взятые у шюцкоровцев.
Финские капиталисты вооружают бандитские отряды и посылают их на территорию Карельской коммуны — и это уже война!..
— Тише! — крикнул кто-то в задних рядах.
Но и так слышно было, как трещат поленья в кострах, как шипит сало поджариваемых бычьих туш. Дыхание ровными дымками рвалось вверх… Война! Война! Война! Война!
— …Мы знаем, правительство проводит подготовку войны. Здесь и в ближайших деревнях уже учтены люди и лошади. Не сегодня-завтра должна и сюда нагрянуть мобилизация.