Мы все актеры
Шрифт:
*ТОХИР (опять к нему): Ты не ответил ни на одно письмо из дому, парень… не посылаешь денег… платное обученье – слишком большая роскошь. Твой отец написал мне (показывает вскрытый конверт). Приказывает, чтоб ты немедленно вернулся. Собирается женить тебя на младшей дочери Манзуры. То, что я задолжал тебе, отправлю твоему отцу. Он уж готовится к свадьбе… да, на сентябрь.
Цветет урюк на алой заре, дует ветер со снежных гор. Мунис, дочь Манзуры, по ветру шлет лепестки.
*МУНИС: Спеши домой, прекрасный Рустам. Когда твоя мать умирала, она сказала при всей родне –
Ветер дохнул на деревце и унес лепестки. Голое, оно тянет к северу темные ветки. Вслед за ветром к северу тянет руки Мунис.
Рустам сидит в квартире на Преображенке, обложившись книгами. ИННОКЕНТИЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ в кресле, накрывшись пледом, щурит глаза на лампу.
РУСТАМ: Учитель, настанет ли время, когда я смогу любить и Россию, и свой народ? будут ли снова жить они вместе? что же мне делать? я никого, ничего не хочу предавать.
ИННОКЕНТИЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ: То, что ты и делаешь… учиться, понять до конца обе традиции… единственное лекарство от ксенофобии… больше ничем горю не поможешь.
В обеденном зале Рустамова кафе сдвинуто несколько столов. Сидят шестеро мужчин в змеиных куртках.
*ЧЕЛОВЕК-ЗМЕЯ: Тут безопаснее… пока собираемся здесь, потом будет видно. (Показывает хозяину, стоящему за стойкой, на Рустама.) Это кто?
*ХОЗЯИН: Тохир привел… соседский сын, играл с его детьми… не то дрался.
*ЧЕЛОВЕК-ЗМЕЯ: Ладно. (К Рустаму): Парень, ты глух и нем. Понял?
Играет ножом. Ангел смерти садиться во главу стола, берет пустой стакан, опрокидывает с жадностью.
*ЧЕЛОВЕК-ЗМЕЯ: Ну, так чей родственник у нас чернорабочим в белорусском посольстве?
*ДРУГОЙ ЧЕЛОВЕК-ЗМЕЯ: Мой племянник.
ИННОКЕНТИЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ и Рустам в музее восточных культур у Никитских ворот. Зал пуст, они вдвоем любуются персидским ковром во всю стену.
РУСТАМ: Учитель, я давно хотел спросить – отчего в Коране не сказано про водку, пиво, опий, анашу? мои земляки отказываются лишь от виноградного вина.
ИННОКЕНТИЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ (замявшись): Видишь ли, Рустам… мудрецы, писавшие вашу священную книгу, связали свои запреты с теми соблазнами, о которых были осведомлены. Остальные искушенья возникли позднее и в тексте Корана не отражены.
РУСТАМ: Я не привык думать о Коране как о книге, написанной рукою человека. Но теперь полагаю, что Вы правы, учитель.
И. А. (с улыбкой): Ты так и не выучил моего имени- отчества, Рустам. Я тоже учусь у тебя… мне с тобой интересно. Я стар, в экспедиции уже не езжу. Если Магомет не идет к горе, гора идет к Магомету. Восток припожаловал ко мне на Преображенку
Возле панельного дома на Преображенке спит у раскрытых шатров усталый караван. Верблюды лежат, свесив на сторону отощавшие горбы. Бедуин забыл наезды, ворошит уголья костра, догорающего в песочнице. Один верблюд встал на ноги, плюется в окно первого этажа, из которого высунулся ИННОКЕНТИЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ в ночном колпаке.
Рустам останавливает тележку перед стендом Тохира. Там сегодня торгует молодая сероглазая женщина безо всякого следа надежды в лице.
РУСТАМ: Не Вы ли приемная дочь уважаемого Тохира? когда он привел меня однажды к себе ночевать, вся семья уже спала, и ушли мы рано.
ПРИЕМНАЯ ДОЧЬ: Ну, я… это я там храпела в соседней комнате.
РУСТАМ: Уважаемый Тохир заказал двадцать коробок босоножек ''Билитис''. Пополам – двадцать пять и двадцать пять с половиной.
ПРИЕМНАЯ ДОЧЬ: Ну?
РУСТАМ: Примите, пожалуйста. И распишитесь вот здесь.
ПРИЕМНАЯ ДОЧЬ: Перебьешься. Я всё и так помню. У меня не голова, а дворец советов.
РУСТАМ: Хорошо. Я помечу у себя, чтоб не ошибиться.
Пишет маркером на картонке: 20 БЛ.
ПРИЕМНАЯ ДОЧЬ: Ты, это, с русским языком поосторожней… я могу на свой счет принять… мне как раз двадцать.
РУСТАМ: Мне двадцать один. Я чем-то провинился перед русским языком? это не нарочно. Хотите, я прочту… разграблен пышный караван, и над телами христиан чертит круги ночная птица… кажется, опять неудачно.
ПРИЕМНАЯ ДОЧЬ: Ладно… какой с тебя спрос… еще не въехал. Пойдем, перекусим в тенечке. Меня, если хочешь знать, зовут Лена… а тебя Рустам.
Отходят два шага в тень стенда, садятся на ящик. Лена достает из другого ящика пакет с едой. И тут начинается что-то неописуемое. Люди негромко передают друг другу какое-то сообщенье. Сначала пытаются наскоро сложить товар в клетчатые мешки из синтетической рогожи. Слышны выстрелы, очень близко. Бросают всё. Беспорядочное бегство.
РУСТАМ: Разборка. Не выходи из-за стенда.
Валит еще два оставленных соседских, получается шалаш. Затаскивает туда Лену, залезает сам. Толпа бегущих редеет и иссякает. Проносятся четверо в змеиных куртках, стреляя в спины отставших. Всё стихает. Ангел смерти проходит один, усталый. Прихрамывает, крылья висят кое-как. Рустам с Леной вылезают из укрылища. Возле импровизированного шалаша лежит человек.
РУСТАМ: Жив. Надо скорей везти к выходу. Могут выстрелить откуда угодно, но делать нечего. Тебя тоже тут нельзя оставлять. Обуви у нас остатки, давай как-нибудь.
Кладут раненого на тележку, заставляют коробками с обувью, прикрывают рогожей.
Уже близко к выходу, людей ни души. Рустам везет тележку, Лена придерживает, чтоб всё это не развалилось.
РАНЕНЫЙ ПАРЕНЬ: Горячо… жжет.
ЛЕНА: Терпи, казак, атаман будешь. Ты что, случайно попал в заварушку?
ПАРЕНЬ: Кой черт случайно… было дело, да не выгорело… они, блин, знали, за кем гнались… а народ так, дуриком побежал… бараны, блин.
ЛЕНА: Передел территории. Чикаго, блин. Тридцатые годы.