Мы вышли рано, до зари

Росляков Василий Петрович

Зоин отец опустил голову, слушал и думал. Сперва хотел накричать на Сережу, что уж слишком уж он занесся, потом тяжело опустил плечи, голову опустил. Молчал. Долго молчал. Не поднимая головы, сказал:

— Ладно, Сергей, оставайся. Ты неплохой сын. Смотайся только, предупреди родителей, что ночевать у нас будешь.

23. Сережа, Зойкин муж. Смешно? Нет, не смешно

Как всегда, у Лариных в шесть часов утра все были уже на ногах. Сережа не стал умываться под умывальником, ему нужен был сегодня особенный простор. Не в летней кухне, где был умывальник, а простор на весь мир, под ранним утренним

небом. Опоясанный полотенцем, голый до пояса, он стоял, наклонившись к земле, а Зоя поливала ему из стеклянного кувшина. Умылся Сергей, попросил вылить остальную воду на спину. Хорошо. Растерся полотенцем и… ночи как не бывало. Свежий, пружинистый, счастливый, самый счастливый на белом свете, он с утра развернул такую деятельность, что сам от себя не ожидал. Ему хотелось все сделать за один день. Пойти зарегистрироваться с Зоей, собрать вещички, получить назначение в армию и сегодня же отправиться в дальний поход. Такая энергия билась в нем, что трудно было сдержать ее и не хотелось сдерживать. И непривычно казалось, и в то же время он полностью вошел в свое новое положение. А положение было такое: он теперь Зойкин муж. Быстро позавтракали, и Сережа на мотоцикле отвез жену свою Зою на ферму, там договорился с заведующей отпустить Зою после утренней дойки по очень важному делу, зарегистрировать их брак. Он так и сказал — брак!

С фермы прикатил домой, сообщил домашним, матери и отцу, который только-только собирался выехать на своем грузовике в полевой стан, что он, их сын, сегодня будет расписываться в загсе, что он уже женатый человек и просит мать и отца принять это к сведению. Ну что тут поделаешь? Человек уже самостоятельный, работал комбайнером, на Севере побывал, сейчас собирается в армию, тут уже ничего не поделаешь, надо соглашаться, просто другого выхода нет.

— Сынок, — сказала мать, — как-то не по-людски, без сватов, без смотрин, без всякого такого, даже с родителями не встретились, не обговорили все. Как же так?

— Мама, я вам уже говорил, что жениться буду так, как считаю для себя удобным и нужным. Никаких свадеб, никаких этих толкучек по поводу того, что я собираюсь жить не один, а вместе со своей женой. Это никого не касается. Зачем собирать зевак? Зачем этот кагал? Зачем всем всё демонстрировать? Это все мне противно.

— Ну как же, сынок? Испокон веков люди справляли свадьбу, а ты как же? И у нас с отцом была свадьба, и у наших родителей, и у дедов. Чтой-то нехорошее задумал ты, Сережа. Хочешь опозорить и нас, и ее родителей, и всю родню. Ну хоть вашу сделайте, комсомольскую, по-новому. Без этого нельзя.

— Мне можно. Я не хочу унижать свою Зою, мне с ней жизнь жить. Это же позор для человека, наденут на нее что-то, как попону на кобылу, водят туда-сюда, за столом «горько» кричат, а молодые, дурак и дурочка, на потеху пьяным гостям должны целоваться. Эти пачки слюнявых десяток и четвертных подносят, как побирушкам, при всем народе. И вы хотите, чтобы ваш сын, вместо счастливого начала жизни, так унижался?

— Ладно, — сказал отец, — оставь его, он уже взрослый, может, и правду говорит. Что-то в его словах есть, мать, есть. Зачем заставлять их делать, чего они не хочут? Лишь бы жили хорошо, а то и правда, нашумят, нагремят, а через месяц расходятся, тоже хорошего мало. Ну, а посидеть с родителями этой Зойки не мешало бы, сын. Посидели бы, поговорили по-родственному, теперь это родня наша, надо, чтоб и мы с ими жили хорошо, по-родственному.

— Это, папа, другой разговор.

— Ну вот и устрой все сам. Я поехал.

Повернулся и пошел со двора к машине, стоявшей под окнами.

— Вот и хорошо, а я поехал в город, — сказал Сережа, — у меня еще дел полно. Не горюй, мама,

а радуйся.

— Поешь что-нибудь.

— Мама, неужели ты думаешь, меня отпустили голодным? К обеду вернусь.

Вскочил на мотоцикл, и только дымок растаял по двору.

В военкомате Сережа прошел прямо к военкому. Не так чтобы с робостью переступил порог, а хозяйским шагом, поздоровался полным голосом.

— Я, товарищ полковник, хотел бы попроситься в Афганистан, — с ходу заявил Сережа. — В армию мне дали отсрочку, чтобы уборку провести. Теперь она закончилась в нашем совхозе, и я готов. Но хочу в Афганистан, к нашим ребятам, которые выполняют там интернациональный долг. Я много думал, товарищ полковник, и вышло, что другого пути у меня сегодня нет. Если вам нужно подробно объяснять, я сделаю это. А если понимаете меня, говорить лишнего не буду.

— Откуда сам и как зовут тебя, молодой герой?

— Я из Цыгановки, зовут Сергей Харченко, товарищ полковник.

— Что умеешь делать? Сейчас в армии неумехи не нужны.

— Я механизатор, товарищ полковник. Вожу любые машины, нынче комбайнером работал. Трактора могу, на мотоцикле приехал к вам.

— Если ты, Сергей, сам все продумал и сделал сознательный выбор, я горжусь тобой и гордился бы таким сыном.

— Я знаю, товарищ полковник, что вокруг этого Афганистана много обывательских разговоров, я их не разделяю, у меня по этому поводу полная ясность.

— Тогда не будем тянуть волынку, формальности тут небольшие, я еще созвонюсь с вашим директором, и повестку получишь через пару-тройку дней.

Полковник встал, протянул Сереже руку:

— Желаю тебе всех благ. Жениться не успел?

— Успел, товарищ полковник. Только что.

— Тогда поздравляю, привет молодой супруге. Вспоминаю себя молодым, на той войне мы поступали точно так же, в том числе и женились в последние дни перед отправкой на фронт. Ну, желаю счастья, Сережа.

— Спасибо, товарищ полковник. — Сережа повернулся и вышел из кабинета. Легким шагом он шел по скрипучим половицам на свет открытой в конце коридора двери. Шел на этот свет, на кусочек голубого дня, и душа его радовалась жизни. Радость эту поднимала и делала ее особенно крепкой, многосложной, захватывающей мысль, что идет на серьезное мужское дело, на риск, что завтра, уже очень близко, для него станут рядом жизнь и смерть. Это вызывало в нем незнакомое, раньше не случавшееся с ним состояние — он взрослый и отвечает перед близкими людьми и, кажется, перед всеми людьми вообще, отвечает перед Родиной. Представление о ней впервые наполнилось смыслом, ясным и отчетливым.

Никуда не заезжая, Сережа сразу же махнул на ферму, к Зое. Там посадил ее позади себя и помчал в село, в Дом культуры, в комнату бракосочетания. Здравствуйте, здравствуйте. Нет, так нельзя, надо подать заявление, а через месяц прийти, и вот тогда.

— Это нам не подходит, — сказал Сережа, а Зоя, стоявшая за спиной Сережи, выступила вперед и тоже прибавила:

— Нет, не подходит.

— Закон для всех один, — ответила регистраторша.

— Мы вас очень просим, — сказал Сережа. — Сделайте исключение, я ухожу в армию через два-три дня.

— Давайте вашу повестку.

— Позвоните военкому, если не верите, повестка будет через два-три дня, я только что из военкомата.

— Сережа в Афганистан едет, — Зоя была готова на любые унижения.

И старая пенсионерка-регистраторша сдалась:

— Это другое дело. Пишите заявление. Задним числом.

Сережа бросился к столику возле стены, взял бумаги и быстро начал писать, а Зоя глядела ему через плечо.

— Паспорта у вас хоть есть?

— У меня есть, а Зоя только что с фермы, домой не успели зайти.