Мятеж

Корнеев Роман Александрович

— Что это за тварь?

Проще было спросить, чем объяснить. Илиа Фейи сразу узнал голос на том конце. Вот только понятнее всё происходящее не становилось. Это говорил Симах Нуари, соорн-инфарх Сиерика, истинный спаситель человечества.

Космический додекаэдр с ребром в один и две десятых декапарсека навеки огранённым гигантским драгоценным камнем мерцал в центре гемисферы. На взгляд неспециалиста он выглядел абсолютно статичным и таким же нерушимым, но для Ли Хон Ки за годы, проведённые на бакенах Третьей цепи Сектора Сайриз, эта кажущаяся неподвижность была наполнена собственной потаённой жизнью. Когда ты имеешь дело с допусками до минус сороковых степеней, даже такая инерционная штука, как тёмные течения в галактическом гало, становилась до ужаса подвижной и непредсказуемой силой.

От бакена 48, как и полагалось узлу

додекаэдра, уходило три «пространственных» луча, что собирались в итоге, обежав все прилежащие пятиугольники, в тончайшую мембрану силовых полей, натянутых на четырёхмерную границу физики, в едва заметную вязь квантово-запутанных тенёт, которая держала оборону внутреннего пространства населённых человечеством миров от нашествия угрозы. Крошечным сдвигом фаз на гиперповерхности этой мембраны неумолимо разрушались фрактальные каскады дипа, но даже столь ничтожная силовая мембрана, помноженная на огромную площадь конструкции, требовала безумной, расточительной энергии для своей подпитки. И каждый эксаджоуль этой энергии неминуемо начинал возбуждать всё новые и новые модальности колебаний мембраны.

По сути, в руках Ли Хон Ки был галактических масштабов невероятно чувствительный музыкальный инструмент, каждая фальшивая нота которого могла привести к нарушению проницаемости всей Третьей цепи.

И работать с этим инструментом приходилось чутко и нежно, поскольку кроме «пространственных» лучей бакен составлял ещё и четвёртый, временной, стабильность которого была ключевым моментом в формировании всех 120 граней топологического четырёхмерного додекаэдрического пространства Пуанкаре [145] . Говорят, эта конструкция на взгляд из недр дипа производила неизгладимое впечатление даже на опытных дайверов, но Ли Хон Ки сам её никогда не видел, хотя и каждый день имел дело с её математическими моделями.

145

Додекаэдр Пуанкаре — трёхмерное многообразие, полученное из обычного додекаэдра путём «склеивания» его противоположных граней. Обладает рядом любопытных свойств, например, оно в некоторых моделях хорошо описывает на космологических масштабах бесконечное метрическое пространство, замкнутое на себя за пределами видимой Вселенной.

Почему именно додекаэдр оказался той идеальной структурой, что в итоге защищала человека от последствий неразумной привычки раз за разом соваться в дип на собственную голову, Ли Хон Ки мог разглагольствовать часами, чем несказанно бесил своих коллег. У него была даже собственная теория на этот счёт, несколько расходящаяся с текущим научным консенсусом в области алгебраической топологии, впрочем, публикации его на эту тему заинтересованности среди специалистов не вызвали, видимо, автора сочли ещё одним сбрендившим дежурным на бакене, но Ли Хон Ки не унывал, однажды его веское слово прозвучит.

Теория эта была исполнена вычурной внутренней гармонии и базировалась на одном из прямых следствий квантовой петлевой гравитации, только речь там шла не о базовых петлях Бильсона [146] , а о масштабах космологических брэдов [147] , чьи колебания отвечали за макроструктуру ранней инфлирующей вселенной. Одним из первых и простейших решений для уравнения колебаний таких брэдов как раз и были деформации многомерного додекаэдра Пуанкаре, удачно описывающие ко всему ещё и волокнистую структуру на масштабах галактических суперкластеров.

146

Петля Бильсона — в теории Квантовой петлевой гравитации неделимая дискретная ячейка пространства-времени.

147

Космологические брэды — здесь: изначальные спонтанные флуктуации кривизны пространства-времени, сформировавшие в итоге макроскопическую структуру Вселенной — галактические нити и почти ненаселённые войды. Компьютерные расчёты и наблюдения подтверждают вывод, что ячеистая структура возникла из начального гауссова поля возмущений плотности на ранних этапах формирования Вселенной.

Впрочем,

важнее всего для автора была именно возникающая при этом математическая красота и та самая высшая гармония.

Ли Хон Ки считал себя музыкантом, играющим на арфе не просто космических, но вселенских масштабов. Арфа эта почему-то выглядела как плохо надутый футбольный мяч, но подобное снижение пафоса Ли Хон Ки ничуть не смущало.

А вот что его всё-таки смущало, так это происходящее на доске.

За последние пять ходов над гобаном [148] дважды случалась ко-позиция, и такими темпами Чо Ин Сон опять сведёт всё к ничьей, уже второй раз за вахту, а это было противно всякому истинному ценителю игры в падук. Временами Чо Ин Сон начинал говорить своими камнями так, будто его несчастный третий чи равнялся как минимум какому-то из низших пинов, но в остальное время ему то ли было скучно играть с таким дураком, как Ли Хон Ки, либо просто не оставалось другого способа убить время на дежурстве.

148

Гобан, падук, фусэки, синтэ, ёсэ — здесь и далее используется терминология игры го, которую в корейской традиции называют «падук», а в китае «вэйци». В романе, соответственно, использовано корейское название.

Даже согласие играть на нетрадиционном одиннадцатирядном гобане (ну, да, у Ли Хон Ки имелась слабость к цифре 120, что уж там [149] ) было в своё время брошено как-то походя, мол, всё равно.

И Ли Хон Ки с тех пор снедало подозрение, что сопернику было действительно всё равно.

Вот и сейчас, Ли Хон Ки сверлил взглядом седьмую линию, где сделанный Чо Ин Соном ещё в фусэки диагональный ход до сих пор мозолил Ли Хон Ки глаза. Борьба за влияние там до сих пор оставалась неочевидной, и все эти пасы и ко-позиции сводились к тому, что один противник ехидно ждал, когда второй ринется, наконец, реализовывать своё синтэ и тут же — как пить дать — погорит в ёсэ. А иначе ждёт его опять же ехидная, но уже ничья, символ кукиша перед носом.

149

Квадратная доска в 11 рядов даёт 121 клеток и по 60 камней для каждого игрока.

Ли Хон Ки вздохнул и снова спасовал, осторожно отодвигая гобан в сторону. Камни с лёгким перезвоном принялись болтаться на подвесках. Не иметь возможности сидеть к противнику лицом — с этим приходилось мириться, Чо Ин Сон был оператором бакена 62 на другом конце Цепи, они вообще ни разу не виделись вживую и вряд ли когда увидятся.

Так, надо выбросить падук из головы и сосредоточиться на работе.

Ли Хон Ки поднялся из кресла, сделал пару размашистых движений локтями, подумал, и сделал музыку громче.

Звучала Вторая симфония Густава Малера, пятая часть. Ли Хон Ки всегда до мурашек пробирало, когда наступало время вступить хору.

«Верь, моё сердце, о верь, ничто для тебя не потеряно!»

Музыкальный оргазм.

Считалось, что великий и, увы, недооценённый при жизни террианский композитор сам принял участие в написании оды к финалу. Впрочем, так ли это было важно, главным в этой музыке было то, с какой лёгкостью Малер развивает и комбинирует в своей симфонии множество музыкальных аллюзий — от органных прелюдий Баха по современный ему авангард. Наслаждаться звучанием этого гимна Воскресению можно было бесконечно, оно было как горная река, бурная, сверкающая брызгами капель под лучами светила, торжествующая собственное возрождение ранней весной.

Невероятная сила.

Музыка стихла, и Ли Хон Ки поспешил остановить плейлист. Финал Второй всегда требовал сделать после себя небольшой антракт, чтобы не портить впечатление от менее значимых вещей. После триумфа валторн под сводами операционного зала воцарилась гробовая тишина, и только перезвон маркеров состояния да шуршание климатизаторов слегка колебали недвижимый воздух.

Маркеры третьи сутки кряду пели в диссонанс, всё не находя должного музыкального разрешения. Сплошные септимы и секунды, тревожные, режущие слух. Ли Хон Ки возмущённо посмотрел на дальний край гемисферы, где всё кипела, не желая успокаиваться, какая-то малоинтересная ему возня.