Мятеж
Шрифт:
Флот-лейтенант снова принял вертикальное положение.
Если в чём-то эффектор и была права, так это в том, что по сути ему ничего не мешало согласиться с её, хм, предложением.
Ни чувство долга, ни представления о профессиональной чести, ни даже формальная субординация и единоначалие тут были ни при чём.
Кто он, Эй Джи, навигатор без крафта, солдат без приказа, вперёдсмотрящий без глаз. Кто он такой, какова его роль на этой затерянной в недрах субсвета астространции?
Он только мешался у всех под ногами, даже чинить трёпаный климатизатор ему никто не приказывал, все от него только отмахивались.
А чего хотел
Как там сказала эффектор, «статвыброс сниженных волевых качеств и способности к принятию решений в экстремальных ситуациях». Ни добавить, ни отнять.
Он мямля и молчун, единственное, что хоть как-то интересовало Эй Джи помимо прокладывания трасс в недрах дипа — это была возня с никому не нужными поломанными вещами. А теперь он и сам такая поломанная вещь. Скоро эту вещь спишут и забудут.
Так почему бы не заняться напоследок своим любимым делом, прокладывать курс и чинить вещи. Пусть этой вещью хоть раз в жизни будет он сам.
Эй Джи открыл канал с Ковальским.
— Передай им, что я согласен.
А потом снова связался с Дайсом:
— Капитан, срочная вводная. Жду вас с коммандером в своей каюте.
На этот раз ответ пришёл без задержки.
— Апро, флот-лейтенант. Мин-две-мин.
Другое дело, вот что значит правильная интонация. Сразу тебя услышали. Как в старые добрые времена на «Джайн Аве».
Дело осталось за малым.
Нужно было придумать, как обойти ловушку мозголомов Томлина.
Это возможно, чувствовал Эй Джи. И даже довольно просто, если не считаться с возможными потерями.
Две чудовищных птицы бились не на жизнь, а насмерть.
Налетали издалека, рубили изогнутыми клинками когтей, терзали острыми, как бритвы, кромками крыльев, рвали плоть каменными клювами, целясь в глаза, в пульсирующую шею, в печень, в сердце. И снова разлетались, высматривая у противника слабину.
Воздух стонал, разрываемый их сверкающим оперением на тончайшие струйки, что свивались в итоге в грозовые фронты и гигантские вихри жестоких торнадо, которые увечили небо и землю, заслоняли собой солнце и звёзды, погружали твердь во мрак отчаяния.
При виде этого ужасного зрелища хотелось спрятаться, убежать, скрыться. Нет, не так, просто хотелось умереть, лишь бы больше не видеть, не слышать, не осязать.
Не вдыхать впалой грудью тошнотворный запах горелой плоти, пролитой крови, разорванных сухожилий, трепещущих артерий.
Не дожидаться в ужасе мгновения новой сшибки.
Но кровавый этот спектакль продолжался по своим законам, не желая спрашивать мнения у случайного зрителя, не по собственной воле взошедшего на эти подмостки. Зрители приходят и уходят, а эта битва началась не сегодня и не сегодня она закончится. Миллионы жизней полягут в этой битве, как уже полегли до того, но не в этом цена, не в этом трагедия.
Ценой и трагедией этой битвы были судьбы цивилизаций.
Цзинь Цзиюнь не смог себя пересилить, отвернулся, ушёл, ссутулившись, в другой отсек такого же малопонятного назначения, но у этого был существенный плюс — в нём не была включена трансляция местной жуткой гемисферы.
Кто знает, почему спасители не ограничивались транскарниальной стимуляцией затылочной доли, или что там у них сходило за аналог зрительной коры, а рендерили [182]
182
Рендерить — здесь: преобразовывать математическую модель в визуальные образы.
С тех пор, как в гемисфере показался тот другой спаситель, Цзинь Цзиюнь места себе не находил.
С одной стороны они с Илиа Фейи были как близнецы: те же ходули ножных манипуляторов, те же сегментированные пучки сервомехов на месте безжалостно купированных верхних конечностей, та же металлическая клювообразная маска на лице, те же омерзительные тяжи мышц и сухожилий под чешуйчатой псевдокожей. Но великая Галактика, насколько они были разными!
Если Илиа Фейи лишь казался желчным, бесчувственным монстром, холодным, как сталь на космическом морозе, и таким же омерзительно рациональным, то существо, именуемое Симах Нуари было таковым в действительности, и на его фоне Илиа Фейи представлялся душевным парнем, предельно чутким и даже восторженным, почти поэтом, знатоком человеческих обычаев и эмоций. Трепетный художник стоял напротив бездушного, расчётливого варвара.
Вся эта жестокая битва разворачивалась там, в «зале для визитов», как её назвал Илиа Фейи, и визуально она выглядела как два замерших друг напротив друга спасителя — один во плоти, другой в виде призрака, которые просто молчали. Во всяком случае, никаких следов коммуникации между ними Цзинь Цзиюнь обнаружить не смог. Даже саккады рептильных глаз куда-то пропали, только бился у обоих мерный пульс на шее.
Однако стоило Цзинь Цзиюню бросить в их сторону хотя бы косой взгляд, как на него наваливалась всё та же мучительная панорама — две безумных птицы бились на фоне кровавого заката.
Это было нереальное, почти мистическое ощущение, от которого никак нельзя было избавиться.
Цзинь Цзиюнь не мог точно сформулировать, откуда оно бралось, было ли дело в жутковатой внешности обоих спасителей, или такое ощущение оставляла неподвижность двух фигур. Словно запаянные в коконы собственных физических тел, эти двое пребывали в столь напряжённом состоянии, как будто две статуи из закалённого стекла, две капли принца Руперта [183] , сжатые изнутри и снаружи до такой степени, что были твёрже стали.
183
Болонские склянки, капли принца Руперта — застывшие капли закалённого стекла, чрезвычайно прочные, но разлетающиеся в пыль, если сломать тонкий «хвост» капли.
Ужас вызывало не само это безмолвное противостояние, жутко было представить, что случится с кораблём, если внутри этой скрученной собственной силой воли скульптурной композиции всё-таки поплывёт хоть единая недонагруженная полуплоскость, разрушится единственный кристалл общей монолитной структуры.
Всё тут же разлетится в атомарную пыль, но и на этом процесс не остановится. Цзинь Цзиюнь смотрел на этих двоих и не мог избавиться от мысли, что здесь и сейчас во многом решается судьба Галактики.