Мысль, вооруженная рифмами

Холшевников Владислав Евгеньевич

73. На бедного Макара и шишки валятся

_{(Отрывок)}

Макарам все не ладится. Над бедными Макарами Судьба-злодейка тешится жестокими ударами. У нашего крестьянина, у бедного Макарушки, Ни денег нет на черный день, ни бабы нет сударушки. По правде-то, и деньги есть: бренчит копейка медная, И баба есть: лежит она, иссохшая и бледная. Помочь бы ей, да чем помочь? Не по карману дороги Все лекаря и знахари, лихие наши вороги… 1872

К. К. Случевский (1837–1904)

74. На кладбище

Я лежу себе на гробовой плите, Я смотрю, как ходят тучи в высоте, Как под ними быстро ласточки летят И на солнце ярко крыльями блестят. Я смотрю, как в ясном небе надо мной Обнимается зеленый клен с сосной, Как рисуется по дымке облаков Подвижной узор

причудливых листов. Я смотрю, как тени длинные растут, Как по небу тихо сумерки плывут, Как летают, лбами стукаясь, жуки, Расставляют в листьях сети пауки… Слышу я, как под могильною плитой. Кто-то ежится, ворочает землей, Слышу я, как камень точат и скребут И меня чуть слышным голосом зовут: «Слушай, милый, я давно устал лежать! Дай мне воздухом весенним подышать, Дай мне, милый мой, на белый свет взглянуть, Дай расправить мне придавленную грудь. В царстве мертвых только тишь да темнота, Корни цепкие, да гниль, да мокрота, Очи впавшие засыпаны песком, Череп голый мой источен червяком, Надоела мне безмолвная родня. Ты не ляжешь ли, голубчик, за меня?» Я молчал и только слушал: под плитой Долго стукал костяною головой. Долго корни грыз и землю скреб мертвец, Копошился и притихнул наконец. Я лежал себе на гробовой плите, Я смотрел, как мчались тучи в высоте, Как румяный день на небе догорал, Как на небо бледный месяц выплывал, Как летали, лбами стукаясь, жуки, Как на травы выползали светляки… 1860

75. Зимний пейзаж

Да, удивительные, право, шутки света Есть в пейзаже зимнем, нам родном! Так иногда равнина, пеленой снегов одета, Богато зарумяненная солнечным лучом, Какой-то старческою свежестью сияет. Речонка быстрая, что по равнине протекает И, кольцами, изгибами крутясь, Глубокою зимой не замерзает, — Вступает с небом в цветовую связь! Небес зеленых яркая окраска Ее совсем невероятно зеленит; По снегу белому она, зеленая, бежит, Зеленая, как изумруд, как ряска… И так и кажется тогда, что перед нами Земля и небо шутят, краски обменяв: Сияет небо, свой румянец снегу передав, Цвет зелени полей — он принят небесами, И, как бы в память прошлого, как след следа, Бежит по снегу белому зеленая вода. О! если б можно было вам, равнины неба, Приняв в себя все краски лета и весны, Взять наши горести, сомненья, нужду хлеба — Отдав взамен немного вашей тишины И вашего покоя… нам они нужны! <Около 1880>

А. Н. Апухтин (1840–1893)

76

Когда будете, дети, студентами, Не ломайте голов над моментами, Над Гамлетами, Лирами, Кентами, Над царями и президентами, Над морями и над континентами, Не якшайтеся там с оппонентами, Поступайте хитро с конкурентами. А как кончите курс эминентами И на службу пойдете с патентами — Не глядите на службе доцентами И не брезгайте, дети, презентами! Окружайте себя контрагентами, Говорите всегда комплиментами, У начальников будьте клиентами, Утешайте их жен инструментами, Угощайте старух пеперментами — Воздадут вам за эти с процентами: Обошьют вам мундир позументами, Грудь украсят звездами и лентами!.. А когда доктора с орнаментами Назовут вас, увы, пациентами И уморят вас медикаментами… Отпоет архиерей вас с регентами. Хоронить понесут с ассистентами, Обеспечат детей ваших рентами (Чтоб им в опере быть абонентами) И прикрают ваш прах монументами. 1860-е годы

М. Н. Соймонов (1831–1888)

77. Бабье дело

На полосыньке я жала, Золоты снопы вязала — Молодая; Истомилась, разомлела… То-то наше бабье дело — Доля злая! Тяжела, — да ничего бы, Коли в сердце нет зазнобы Да тревоги; А с зазнобой… толку мало!.. На снопах я задремала У дороги. Милый тут как тут случился, Усмехнулся, наклонился, Стал ласкаться, Целовать… а полоса-то Так осталась, недожата, Осыпаться… Муж с свекровью долго ждали: «Клин-от весь, чай, — рассуждали — Выжнет Маша». А над Машей ночь темнела… То-то наше бабье дело — Глупость наша!.. 1880-е годы

Л. А. Мей (1822–1862)

78. Секстина

Опять, опять звучит в душе моей унылой Знакомый голосок, и девственная тень Опять

передо мной с неотразимой силой Из мрака прошлого встает, как ясный день; Но тщетно памятью ты вызван, призрак милый! Я устарел: и жить и чувствовать — мне лень. Давно с моей душой сроднилась эта лень, Как ветер с осенью угрюмой и унылой, Как взгляд влюбленного с приветным взглядом милой, Как с бором вековым таинственная тень; Она гнетет меня и каждый божий день Овладевает мной все с новой, с новой силой. Порою сердце вдруг забьется прежней силой; Порой спадут с души могильный сон и лень; Сквозь ночи вечные проглянет светлый день: Я оживу на миг и песнею унылой Стараюсь разогнать докучливую тень, Но краток этот миг, нечаянный и милый… Куда ж сокрылись вы, дни молодости милой, Когда кипела жизнь неукротимой силой, Когда печаль и грусть скользили, словно тень, По сердцу юному, и тягостная лень Еще не гнездилась в душе моей унылой, И новым красным днем сменялся красный день? Увы!.. Пришел и он, тот незабвенный день, День расставания с былою жизнью милой… По морю жизни я, усталый и унылый, Плыву… меня волна неведомою силой Несет — бог весть куда, а только плыть мне лень, И все вокруг меня — густая мгла и тень. Зачем же, разогнав привычную мне тень, Сквозь ночи вечные проглянул светлый день? Зачем, когда и жить и чувствовать мне лень, Опять передо мной явился призрак милый, И голосок его с неотразимой силой Опять, опять звучит в душе моей унылой? 1851

79. Галатея

_{(Отрывок)}

Белою глыбою мрамора, высей прибрежных отброском, Страстно пленился ваятель на рынке паросском; Стал перед ней — вдохновенный, дрожа и горя… Феб утомленный закинул свой щит златокованный за море, И разливалась на мраморе Вешним румянцем заря… Видел ваятель, как чистые крупинки камня смягчались, В нежное тело и в алую кровь превращались, Как округлялися формы — волна за волной, Как, словно воск, растопилася мрамора масса послушная И облеклася, бездушная, В образ жены молодой. «Душу ей, душу живую! — воскликнул ваятель в восторге. — Душу вложи ей, Зевес!» Изумились на торге Граждане — старцы, и мужи, и жены, и все, Кто только был на агоре…Но, полон святым вдохновением, Он обращался с молением К чудной, незримой Красе: «Вижу тебя, богоданная, вижу и чую душою; Жизнь и природа красны мне одною тобою… Облик бессмертья провижу я в смертных чертах…» И перед нею, своей вдохновенною свыше идеею, Перед своей Галатеею, Пигмалион пал во прах… 1858

80. Юлий Кесарь и Сервилия

_{(Из цикла «Камеи»)}

Когда перед него, диктатора избранного, Всемирного вождя, всемирно увенчанного, С твоею матерью предстала рядом ты, В разоблачении девичьей красоты, — Весь женский стыд в тебе сгорел перед идеею, Что ты останешься бесценною камеею. Что Юлий Кесарь сам тобою победим И что краса твоя бессмертна, как и Рим. 1861

Примечания

Ф. И. Тютчев. 1 Я 5554 (Я5 ц), нетожд. 4-ст. 2 Я4, ХаББа. Державинский тип строфы с холостым стихом. 3 Я4, АбАб. В одной строфе сочетаются архаичное веселой и разговорное живёт. 4 Амф2, 8-ст АбАбХвХв; в последнем 8-ст перебой: ХвХвАбАб. 5 Я4, ааббвв. Резкие метрические перебои, сдвиг ударения (мнимые Амф): 4-й и 5-й стихи первой строфы, 5-й последней. 6 Нетожд. строфы (4-ст + 5-ст). Дк на 2-сложной основе, па. 7 Тпа неурегулированный, 4-ст, анакрузы 1- и 2-сложные, (аа). Перебоем выделен «дактилический» 3-й стих. 8 Я4, аабб. 9 Я5 бц, аБаБ. Последние два стиха выделены перебоем: удлиненный Я6 и укороченный заключительный Я4. 10 Я4, 8-ст аББавГГв. 11 Я4. 6-ст АБвАБв. 12 Я5 ц, одиночное 5-ст аБааБ. 13 Д4, одиночное 6-ст АбВ'В'Аб. 14 Я4, одиночное 8-ст ааБввББа. 15 Я в 5 ц—4, аБаБ. 16 Я4, аБаБ. Резкие метрические перебои; лишние слоги в стихах 2-м, 4-м, 6-м, 7-м, 12-м (некоторые исследователи считают это — Дк на основе Я4). 17 Я в 6–4, АбАб; в последней строфе перебой: ВггВ. 18 Я5 бц, одиночное 4-ст аББа.

И. С. Тургенев. 19 Д4, АБ'АБ'. Симметричная напевная анафорическая композиция. 20 Я4, одиночное 10-ст АбАбАбАбвв — четверное созвучие, продленная октава. Анафора «Отсутствующими…» создает необычный ритм: нагнетенье редкой формы VII. — Я. П. Полонский пишет в воспоминаниях, что Тургенев «откровенно сознавался, что мысль вечно жить не только его не привлекала и не радовала, напротив пугала! — Что я буду делать целую вечность?! — говорил он… — Жизни же без тела я и представить себе не могу… И вот, вследствие одного из таких разговоров Ив. Серг., развеселившись, экспромтом сложил стихи о том, как он будет жить за гробом» (Тургенев И. С. Стихотворения и поэмы. Л., 1970, с. 423).