На афганской границе
Шрифт:
— Я слышал, у Бодрых тайник есть в ленинской комнате, — сказал я. — Сержанты о нем знают. Расспрошу Антона. Вернем.
— Скажи, что нашли во дворе. Пусть будет, что я потерял.
— Пусть будет.
Машко покивал. Добавил:
— Спасибо. Знаешь, Саша, мне, вроде бы даже легче стало после разговора с тобой. Вроде бы я чувствую, что мало помалу смиряюсь. Что глупо переживать о том, чего мне уже не поправить. Пусть и страшно. Главное теперь, чтобы из-за моей оплошности, Бодрых не погиб.
— Это, товарищ лейтенант,
Как и предсказывал Машко, его уволили с военной службы. Что с ним было дальше, я не знаю. Зато знаю, что было с бедным Лопиным и Бодрых. Лопина судили, Бодрых же выжил, но был комиссован по здоровью.
По учпункту быстро поползли слухи о том, как врачи боролись за жизнь сержанта. Что прошелся он по краю. Повезло, что артерию не порвало, а только расщепило вдоль. Повезло, что быстро оказали первую помощь.
— Первые десять секунд после ранения все решили, — говорил тогда любитель слухов Дима Ткачен. — Если б Саша замешкался, как мы все, Бодрых не довезли бы даже до отряда. Так говорят.
Однако наша служба шла своим чередом. Дни сменяли дни незаметно. Они смешались в сложные тренировки, марш-броски и стрельбы. В постоянные тренировочные задержания и наряды. В многочасовые занятия. Подходил день принятия присяги.
За сутки до торжества нам объявили, что сегодня день пройдет по упрощенному плану. Утром мы сделали короткую тренировку, без уже привычного марш-броска. Потом позавтракали. Позже офицеры из политической службы отряда провели у нас разъяснительные занятия. Рассказывали там, что такое присяга, какова ответственность, которую она налагает на военнослужащего. О последствиях ее нарушения.
После обеда нам выдали парадную форму, хранившуюся весь период обучения, на складе.
Новый стралей нашей учебной заставы, по фамилии Конаков приказал привести форму в надлежащий вид.
Несколько часов учебные заставы только и занимались тем, что толкались в бытовках, старательно выглаживая форму.
Вечером пришел приказ о том, что принятие пройдет на территории отряда в десять утра.
На следующий день, в семь мы уже ехали в автобусах из учпункта в отряд. Утро был пасмурным, но относительно теплым. Градуса три. А еще спокойным и на удивление безветренным. А ведь я уже попривык к суровым степным ветрам.
Забавно, что перед отъездом старлей приказал не надевать парадку. Сказал, мол, под шинелями видно не будет. Так мы и поехали в ХБ. Хорошо что заблаговременно, еще вчера, личному составу приказали привести и его в надлежащий вид.
Когда мы приехали, в отряде было уже многолюдно. На плацу поставили трибуны для начальства и парты для срочников, которым суждено сегодня было стать настоящими пограничниками.
Все началось в десять утра, как по команде. За полчаса весь состав отряда выстроили на плацу. Учебные заставы стояли спереди
Справа от строя погранцов, пестрой толпой разместились родители и родственники новоиспеченных бойцов советской армии. Не скрою, что несколько минут искал я среди них знакомые лица родителей.
Казалось мне, целую жизнь я их не видел. А потом и вовсе признался себе, что мечтаю снова повидаться с мамой и отцом. Да только во всей этой разномастной толпе сложно было разглядеть их образы. Да и с Кубани, сюда, в Татжикскую ССР путь был неблизкий.
— Ешки-матрешки… — Буркнул стоявший рядом, в строю, Вася Уткин.
— Чего такое? — Хмыкнул ему я.
— Да вроде и не холодно, а весь трясусь, как цуцик.
— Волнуешься?
— Я? — Вася даже удивился, — да не… Ну может быть чуть-чуть. Боюсь, что запинаться стану, как буду читать присягу.
— Мы ж ее уже читали, — сказал я, — на учпункте.
— Больно сложная, заковыристая, — нахмурился он. — Я к такому не привыкший.
— Нормально все будет, — глянул я на Уткина. — Не бойся. Ты на учебной полосе, по канату через пропасть лазил — и то не боялся. А присяги испугался?
— Да я лучше б еще метров двести по такому канату поползал, чем перед строем присягу читать, — нахмурился он. А вдруг где-нибудь запнусь? Вдруг замешкаюсь? Что тогда другие скажут?
— Не дрейфь. Нормально все будет.
Когда все началось, торжественно зазвучал оркестр. На трибуну взошёл начальник отряда, подполковник Валерий Дмитриевич Давыдов. Это был невысокий и плотный мужчина со строгим лицом и благородной сединой на висках.
Вспомнилась вдруг наша с ним беседа по поводу произошедшего с Бодрых. На ней подполковник держался сдержанно и спокойно.
— Я понял вас, товарищ Селихов, — сказал он мне тогда, — должен сказать, что ваши решительные действия достойны уважения. Если б не вы, у сержанта Бодрых не было бы ни шанса. Стоило бы вас особо отметить.
Что значило это «особо отметить», я не сильно задумывался. Скажу больше, почти сразу слова командира отряда выветрились у меня из памяти. А тут стоило ему появиться, снова всплыли.
Заместитель начальника отряда отмаршировал к трибуне и отдал Давыдову честь. Тот ответил тем же.
— Товарищ подполковник! — Громко заговорил заместитель, — личный состав отряда, для принесения присяги молодым пополнением построен! Заместитель командира отряда майор Филипенко!
— Здравствуйте, товарищи! — Заговорил в микрофон Давыдов.
— Здравия желаем, товарищ подполковник! — Отозвался стройный хор пограничников, действующих и тех, кому только предстояло пополнить ряды отряда.
После небольшой торжественной речи подполковника Давыдова, на плац вынесли знамя Московоского пограничного отряда. Несла его знаменная группа под марш «Прощание славянки».